Владимир Дрыжак - Кесарево сечение
– А что такое стряслось?
– Случилось страшное, – произнес Гиря гробовым голосом.
– Это я уже понял. Что именно?
– Меня ментоскопировали.
Я подумал, что таким тоном должно преподноситься сообщение о том, что кого-то оскопили. Например, муж говорит это своей жене. Шутник, однако, наш шеф!
– Не вы первый, Петр Янович, не вы первый… Ерунда. Плюньте и разотрите.
– Ты это… Давай-ка подскакивай сюда ко мне. Надо кое-что обсудить. Ну и, разумеется, наметим план мероприятий в связи с этим делом.
– Побойтесь бога, Петр Янович! Третий час ночи, Валентина ждет. У нас ведь есть завтра и послезавтра. Да и потом можно будет время выкроить.
– Мне что, здесь до завтра так сидеть? – разозлился Гиря. – Я жажду умственной деятельности!
– И кто вам мешает?
– Мне нужен оппонет.
– Хорошо. Куропаткина брать?
– Нет, он еще с утра сонный был, а теперь, наверное, и вовсе невменяем. Пусть отправляется спать.
– А кто гипотезы будет сочинять?
– Сами сочиним, – отрезал Гиря. – Все, конец связи.
Он отключился. Я вернулся к столу. Сомов и Вася очень живо что-то обсуждали, но сразу умолкли и сочувственно на меня уставились.
– Я убываю на срочное совещание, – сказал я строго, – Куропаткину приказ: спать.
– Что там такое стряслось у Гири? – поинтересовался Сомов.
– Ничего особенного. Его ментоскопировали.
Сомов как-то сразу поскучнел.
– Если это шутка, то крайне неудачная, – произнес он деревянным голосом. – Это шутка?
– Не знаю. Если это шутка, то пошутил ее Петр Янович.
– С чего это ему брякнуло в голову так шутить? – Сомов в задумчивости покивал головой. – Обычно удача ему в шутках сопутствует, а тут почему-то изменила… Знаете, парни, у меня такое ощущение, что мы не все договорили… Ладно… Василия я оставляю спать у себя – куда он сейчас попрется на ночь глядя. Утром верну. А тебе, Глеб, деваться некуда – труба зовет. Петру Яновичу передай, что в ближайшее время я никуда не собираюсь, то есть буду весь к его услугам.
– Хорошо, – сказал я. И ушел в ночь.
Гиря сидел за столом и глядел в потолок, откинувшись на спинку стула и забросив руки за голову. Я рефлекторно отметил, что такая поза для него нетипична. Обычно он сидит, положив локти на стол и подперев подбородок большими пальцами рук. Если раздражен – смотрит в стол. Если доволен – на собеседника. Если деловит, или дает указания – смотрит вбок. Если в кабинете Сюняев – на него, вне зависимости от настроения.
На меня он почти не отреагировал. Я взял стул, подсел к столу и начал деловито:
– Петр Янович, выяснились кое-какие интересные обстоятельства. Мы с Василием…
Гиря убрал одну руку с затылка и сделал жест, который я проинтерпретировал так: "Да погоди ты, не до тебя!". При этом он состроил на лице мину, которую я однозначно проинтерпретировать не смог. Что-то вроде: "Господи! Ну вот только тебя здесь сейчас и не хватало. Провались ты со всеми своими обстоятельствами!.."
– Ночь на дворе. Все спят. А мы тут сидим, – сказал он наконец. – Вот жизнь! Кому все это надо, спрашивается… Ладно, Глеб, раз уж ты пришел, давай кое-что обсудим. Как тебе Сомов?
– В каком смысле?
– Ну, так, вообще. Нашли вы с ним общий язык?
– Да, и притом без особых усилий.
– Никаких отклонений, странностей?
– Никаких. А почему вы спрашиваете?
– На всякий случай. Вдруг я что-то проглядел. Тут такие дела…
– А какие дела?
– Я же тебе говорил. С меня сняли ментокопию.
Он повернул голову и стал смотреть в окно. За окном была ночь.
– Я.., – я сглотнул. – Я думал, это шутка.
– Нет, – сказал он. – Это не шутка, хотя, конечно, полностью исключить такую версию я не могу. И уж, во всяком случае, не я ее автор. Собственно, я и притащил тебя сюда в три часа ночи, чтобы ты засвидетельствовал мое состояние. А то мало ли… Может быть у меня галлюцинации, видения… Ты, например, не фантом?
– Ну… Вроде бы пока нет, – произнес я не очень уверенно.
– А вообще, на твой взгляд, как бы я мог в аналогичной ситуации получить твердую уверенность, что все происходящее вокруг меня, не плод моего воспаленного воображения?
– Например, позвонить кому-нибудь. Завтра можно будет выяснить, видел ли он меня здесь с вами.
– Это мысль! – Гиря повернулся к экрану и начал тыкать на кнопки.
Он делал это долго и старательно, пока, на экране не появилась заспанная физиономия Куропаткина, безмерно удивившая Гирю.
– О! – сказал Гиря. – Ты откуда взялся? Я куда попал?
– К Сомовым, – У Васи плохо открылся один глаз, он потер его кулаком и потряс головой. – Что случилось?
– Ничего. Ты там спишь? Все правильно… Ты-то нам и нужен! Значит, смотри – меня видишь?
– Вижу.
– Глеб, иди сюда! Сунь личность в экран. Глеба видишь?
– Вижу.
– Запоминай, сколько нас тут, и кто… Запомнил?.. Все, спи дальше, родной!
Гиря отключился и повернулся ко мне. Однако, он и рта не успел открыть, как видеофон забурчал. На экране появился все тот же сонный Куропаткин.
– Петр Янович, вы мне звонили?
– Звонил. Иди спи.
– Я думал, мне приснилось. Что случилось?
– Ничего. Все идет как по маслу. Ты проснулся? Слушай меня внимательно. Иди, ложись, и спи. И больше мне не звони. Это приказ, ты понял?
"Вряд ли", – сочувственно подумал я. И чисто рефлекторно отметил, что чувство сострадания мне не чуждо.
Гиря отключил видеофон и буркнул:
– Вот тебе яркий пример. Завтра он проснется, и будет соображать, наяву я ему звонил, или во сне. Так что все это мы проделали не зря. Звонки зафиксированы, свидетели в наличии…
– Я не думал, что вы поймете меня буквально, – сказал я. – И звонок и свидетели уже были. Вы ведь меня вызвали.
– Верно… Тупею! – пожаловался он. – Заполитиковался. За-по-ли-ти-ко-вал-ся, – повторил Гиря по слогам, стукнул ладонью по столу и опять уставился в окно.
Я тоже начал смотреть в окно. Ничего там не было. Ночь.
– Так. Все, – буркнул он, спустя какое-то время. И неожиданно улыбнулся. – В конце концов, ничего страшного не случилось – все мы живы и здоровы. Можно политиковать дальше. Тебя интересуют подробности?
– Вообще-то да, потому что…
– Тогда слушай, – перебил он. – Мы тут с Сюняевым засиделись в архиве – обсуждали кое-что, спорили… Потом навек рассорились, и он исчез. А я почему-то остался. Пришел сюда, сел, сижу. Думаю. Часов в девять до меня доходит, что вот это дреньканье, которое меня раздражает – вызов. Подключаюсь. И вижу на экране физиономию того самого Бодуна, который уже три с половиной месяца как покойник. Ну, то, что он никакой не покойник, я вычислил еще позавчера, когда его фото сличал с результатами экспертизы. И вот этот Бодун, вежливо сообщает, что звонил мне два раза домой, но никто не ответил. Тогда он решился – так и сказал: "решился" – побеспокоить меня по рабочему номеру. Я ответил в том смысле, что его решение было абсолютно правильным – я здесь. Он ухмыльнулся еще вежливее, и сказал, что хотел бы встретиться со мной, я цитирую: "как только возможно скорее, а лучше прямо сейчас". Представляешь, рыжий, да еще и нахал! Я решил, как бы это сказать.., сбить с него спесь. Хочет сейчас – пусть приходит сюда. Мне будет приятно встретиться с покойным в моем служебном кабинете. Он осведомился, удобно ли это, не помешает ли он, и нет ли у меня каких-либо более срочных дел. Я заверил, что все в полном порядке. Он сказал, что будет через полчаса.
Сижу, жду. Заходит здоровенный рыжий молодец типа "кудри вьются у лица – люблю Ваню молодца". С порога изображает на роже смущение и вежливо озирается по сторонам. Показываю на стул, берет, двигает к столу, снимает с плеча сумку, вешает на спинку, садится. Очень рад, говорит, Петр Янович, с вами лично познакомиться. И вежливо умолкает. Я сообщаю, что тоже испытываю некоторый душевный подъем в его присутствии, и плотно закрываю рот. Тогда он, видя что я не проявляю никакого желания выяснять, зачем он явился, ни говоря ни слова, расстегивает молнию на сумке, достает оттуда серый такой кирпич и ставит его мне на стол. Сверху из кирпича торчат трубочки, а на конце – пипочки.
"Петр Янович, – говорит он, – давайте, если возможно, обойдемся без преамбул и околичностей. Вы, безусловно, в курсе, что это такое. Аналогичный прибор использовался для ментоскопирования Шатилова и Сомова. Я предлагаю вам пройти ту же процедуру".
И вот, Глеб, я сижу и пялюсь на этот кирпич. И лихорадочно соображаю, как же мне поступить. Случай – не первый. Кирпич – непонятный. Детина – здоровый. Что делать? Сам я у него этот кирпич отобрать не могу, а никого под рукой нет. Ну, а если бы кто и был – что дальше-то? Допустим, пошлю я его на три буквы, он уйдет, я подниму оперативников, молодца скрутят, кирпич отнимут. Я не говорю о том, что это абсолютно противозаконно. Но что я буду делать с этим молодцем – пытать? А, главное, что буду делать с кирпичом? Если он изготовлен здесь – а это весьма маловероятно – то какие у меня основания им вообще заниматься? А если не здесь, а там, – Гиря ткнул пальцем в потолок и возвел очи горе, – то какие шансы разобраться в том, как он устроен? Ну, пусть даже так – разобрались. Скажи, Глеб, кому-нибудь на Земле этот кирпич нужен? Вон, Калуца всю жизнь пластался, изучал подкорку – и что? Никому особенно это не понадобилось. А для меня важно не то, КАК этот кирпич сделан и ЧТО он делает, а то, ДЛЯ ЧЕГО нужно то, что он делает. Но наличие этого кирпича никак не прольет свет на эту проблему. И будем мы на него таращиться, ковыряться в его кишочках, если они имеются, или, наоборот, удивляться тому, что никаких кишочков нет. И что? Нам полегчает?.. Меня интересует, что ты лично думаешь по этому поводу?
