Паромщик - Джастин Кронин
– Я что-нибудь говорил?
– Ни слова, хотя я всегда думала, что ты мог бы заговорить.
Сам я ничего не помнил, и в то же время внутренние ощущения подсказывали, что мать меня не обманывает.
– Зачем ты рассказываешь об этом сейчас?
– Затем, что ты, Проктор, иной. Ты не похож на других людей, вполне довольных тем, как проходит их жизнь. Я почувствовала это в тебе, как только ты сошел с парома. – Она снова умолкла. – Есть и вторая причина. Твои сновидения и хождение во сне не прекращались и во взрослом возрасте.
– Тебе об этом рассказала Тия?
– Да, но я не удивилась. Такие особенности не могли взять и исчезнуть. Они – часть твоей личности. Проктор, у тебя есть вопросы. У меня есть ответы. Не все. Но я знаю больше, чем ты.
– Например?
– В этом и заключается сделка. Твой рассказ о Питомнике в обмен на то, что знаю я. После этого ты волен решать, на чьей ты стороне.
Надо признать, эта женщина умела торговаться. И в то же время могла ли она позволить мне уйти? Она предложила сделку, чтобы обезопасить нас обоих и не дать мне попасть в руки агентов «три-эс».
– Прежде чем я соглашусь, хочу задать вопрос.
– Пожалуйста.
– Когда мы ездили к врачу, ты призналась, что тоже видишь сны. Это правда?
Она покачала головой:
– Нет. Хотела бы, но нет.
– Тогда зачем ты мне соврала?
– Знаешь, это было давно, и я уже забыла зачем. Наверное, мне хотелось тебя… подбодрить. Дескать, ты такой не один… Тия рассказала о том, как ты вырезал монитор.
Я показал матери руку с заплаткой телесного цвета.
– Можно сказать, что удаление мониторов с помощью кухонного ножа – наша семейная традиция.
– Проктор, это серьезный шаг. Мне ли не знать? Это требует мужества. Как ты себя чувствовал?
– Жалел, что выпил мало водки.
– Я имею в виду, потом. Зная, что монитора больше нет.
– А как себя чувствует пес, которого спустили с поводка?
В первый раз за время нашего разговора мать улыбнулась. Было очень странно видеть ее улыбающейся.
– Что ж, первый шаг сделан. Ну что, по рукам?
Мне пришлось ждать. Прошло несколько часов. Сколько именно, я не мог сказать – здесь тоже не было часов. Дверь осталась незапертой, однако мать просила никуда не уходить. После общения с моим провожатым я и сам не горел желанием сталкиваться с кем-нибудь из здешней публики. Что касается побега, то от поверхности меня отделяли несколько дверей и пара лестниц. Вряд ли я ушел бы далеко. И потом, мать была права: куда мне было идти?
Я улегся на одну из нижних коек и задремал. Меня разбудил звук открывшейся двери. Это была Тия.
Она осторожно вошла в помещение ночлежки и положила на стол одежду, которую держала в руках.
– Вот, я тебе одежду принесла, – сказала она.
– Понял.
– Если я скажу, что виновата, это поможет?
Мне захотелось расхохотаться.
– Кому поможет? Тебе или мне?
– А если обоим?
– Избавь себя от ненужных усилий. Я пытаюсь свыкнуться с мыслью, что вся моя жизнь оказалась кучей дерьма.
– Проктор, я знаю, что ты рассержен. И имеешь на это право.
– Угу, мне об этом постоянно талдычат.
– Не возражаешь, если я присяду? – спросила Тия, указав на мою койку.
Я подвинулся к стене. Тия уселась на край кровати. Ее модные наряды и дорогая косметика – внешние признаки принадлежности к высшему слою общества – все это осталось в прошлом. Нынешняя ее одежда была бесформенной: мешковатые брюки и невзрачная темная рубашка.
– Ответь мне на один вопрос, но только, пожалуйста, не ври.
– Спрашивай.
– Все, что произошло между нами… Это было спектаклем? Твоей работой? Я знаю ответ, но хочу услышать его от тебя.
Она протяжно вздохнула:
– Ты прав. Это началось с задания, которое я получила. Но когда мы говорили в машине, я тебе не врала. Ты действительно прекрасный человек. Прежде мне такие не встречались. Мы можем больше не возвращаться к этой теме?
– Ты разбила мне сердце. Не так чтобы сильно. Но разбила.
– И готова просить прощения. Можешь меня возненавидеть, если это поможет.
– Не собираюсь, однако спасибо за предложение.
Мы помолчали.
– А как насчет всего остального? – спросил я.
– Хочешь узнать, как я попала сюда? Простого ответа нет. Но в ресторане я сказала тебе правду. О родителях, хождении по театрам и прочем. Других это увлекало, вдохновляло, а меня – нет. Все это казалось таким… унылым. Безжизненным, вроде игры той пианистки. Все было поверхностным. Никакой глубины. Я всячески старалась быть счастливой, стремилась приспособиться, подражала другим – без толку. Тогда я начала ходить на причал и провожать паром, увозивший ретайров. Казалось бы, мне ли мечтать о реитерации, если я сама не так давно сошла с парома? Но мне казалось, что если пойти на реитерацию и начать все заново, то, быть может, я стану нормальной. Ты даже не представляешь, сколько раз мне хотелось уплыть на Питомник.
– Но ты все же не уплыла.
– Нет. Иногда мне казалось, что это будет проявлением слабости. А может, просто не хватало смелости для такого решительного шага. Но все изменилось, когда я познакомилась с Паппи.
– С тем самым слепым художником.
– Да. Он был первым. Проктор, эти люди не похожи на нас. Дело не в том, как они живут. Они внутренне другие. Пойми, я не идеализирую их. Я видела всякое. Но это жизнь, настоящая жизнь. Знакомство с этими людьми уберегло меня от парома.
– Значит, ты принадлежишь к приверженцам Учения о Прибытии.
Она пожала плечами:
– Сама толком не знаю. Может, обетованная страна есть, а может, и нет. Но пока мне достаточно того, что я получаю от этих людей. Остальное постепенно раскроется. – Тия посмотрела на меня. – Твоя мать очень заботится о тебе.
– Вот-вот, – усмехнулся я.
– Проктор, перестань ухмыляться. Ее забота видна невооруженным глазом.
– Кстати, где она?
– Ушла. Эта женщина поистине загадочна. Никто не знает, где и когда она появится. Но она вернется.
– Должен сказать, что ее роль в моем спасении не так уж велика.
– В тебе говорит обида. Думаешь, было просто вытащить тебя с Питомника? Думаешь, она бы стала так рисковать из-за кого-нибудь другого? Ей пришлось напомнить кое-кому, что они в долгу перед ней.
– Значит, не все, кто меня спасал, действовали по зову сердца? Мой, с позволения сказать, провожатый вообще был готов меня убить.
– Ты о Стефано? Не принимай это на свой счет.
