Владимир Дрыжак - Кесарево сечение
– Ну, это лица из той категории, которые являются с ящичками и камешками к Шатилову и иже с ним, – пояснил я. – Третьего дня Петр Янович ознакомил нас с некоторой бу… То есть, с документом. Там трактовались вопросы бессмертия.
– Точно! – выдохнул Сомов. – Мне он тоже предъявлял эту "бу". А было это…, дай бог памяти…, лет десять назад. Вспомнил! "Модульная система бессмертия" – вот какая была бумажка! Петр Янович исподволь пытался выяснить, не знаю ли я кого-либо, кто занимается разработкой этой темы. И вообще, что думают передовые ученые по этому поводу.
– Тогда и проблем нет. Петр Янович настоятельно рекомендовал нам обсудить эту тему с вами.
– Со мной? – изумился Сомов. – А я-то какое имею к ней отношение?
Куропаткин оживился:
– Надо ли понимать так, что проблема личного бессмертия вас никогда не интересовала?
– "Проблема личного бессмертия" – хорошая формулировка, – Сомов хмыкнул. – Это проблема?
– Хорошо, пусть будет тема.
– Видишь ли, Василий, бессмертие, это нечто… странное. Оно предполагает наличие в нашем распоряжении вечности. А вечность неявно предполагает, что так, как теперь, будет всегда. Некую статичность мира. Но мир не статичен.
– Отнюдь. Бессмертие – суть отсутствие смерти. И только!
– Но что есть смерть?
– Послушайте, – вмешался я, – давайте конструктивнее. В той бумажке предлагалась некоторая идея. Биоинтерфейс, то и се… С моей позиции единственное, что там не было определено – сознание. Корректно ли вообще представлять его чем-то таким, что можно "перенести". Возможно, оно органически связано с конкретным мозгом, зашито в его структуру.
Сомов посмотрел на меня испытующе:
– А ты гусь! И твой Петр Янович тоже гусь. Думаю, и Василий – он тоже гусь, только притворяется воробышком… Надо ли понимать так, что, в связи с особенностью биографии, меня пытаются использовать в качестве эксперта по вопросу переносимости сознания? Заявляю официально: я таковым не являюсь.
– Но ваша точка зрения гораздо весомее всех иных.
– Вы полагаете?.. Хорошо. Лично я думаю, что полная переносимость невозможна. Кроме того, сознание – это такая сущность.., м-м… очень динамичная. То есть, ваше сознание вчера и сегодня может отличаться радикально. Одно дело – человек: вот он, его тело, лицо, квартира, костюм – это, несомненно, он. А он, между тем, сегодня уже, скажем, рехнулся, и от вчерашнего сознания ничего не осталось. С другой стороны, что есть сознание, где граница между ним и подсознанием? А ведь есть еще память, природные инстинкты, моторика. Границы эти очень зыбки… Но!.. Но какое-то ядро, нечто основополагающее, ответственное за то, что называется личностью, как мне кажется, может быть перенесено. Я так думаю, потому что… Почему-то я так думаю, и все тут. Жизненный опыт подсказывает!
Какое-то время мы молчали. Я почему-то пытался ответить сам себе на вопрос: что происходит с сознанием, когда человек находится в бессознательном состоянии? А когда спит? А когда родился? Я, например, не помню ничего, что было со мной до двух лет. Было у меня тогда сознание? Был ли я уже личностью? И если да, то как она соотносится с моей теперешней? Интересно бы побывать в шкуре Сомова и…
– И все же, что вы думаете о бессмертии в контексте опуса из папки Гири? – вмешался Вася.
Я поморщился. Настырность Куропаткина бывает утомительна…
– Думаю? – Сомов покрутил пальцами перед носом. – Чисто индивидуально оно, конечно, заманчиво. Но с точки зрения общественной это целый букет проблем. Не знаю… И уж, во всяком случае, не сейчас. Человек продолжает эволюционировать. Бессмертие поставит на этом крест. Эволюция и индивидуальное бессмертие несовместимы – вот что я думаю.
– Это понятно, – сказал я. – Но взять тот же меморандум "гения". Там ведь указывалось на то, что ограниченность жизненного цикла существа типа "человек" является препятствием на пути освоения вселенной человечеством. В этом контексте бессмертие, или некое его подобие, ему не помешало бы.
– Не вижу в нем особой необходимости.
– Тогда мы зашли в тупик, – заявил Куропаткин чопорно.
– И никакого выхода?
– Я его не вижу.
– А я не вижу тупика – мой горизонт чист. Вывод: мы находимся в разных местах.
– Давайте, наконец, встретимся, и договоримся держаться вместе, – предложил я.
– Дельная мысль, – согласился Сомов. – Но ведь Куропаткин в безвыходном тупике.
– Пусть выбирается самостоятельно. Мы к нему в его тупик не пойдем.
– За меня можете не волноваться, – Вася гордо задрал подбородок. – Я не только отыщу верную дорогу, но и составлю карту моего тупика для прочих туристов.
Сомов хрюкнул в кулак. Я отечески похлопал Васю по плечу и продолжил тоном многоопытного человека:
– Вот Куропаткину хронически не хватает каких-то бессмертных фигур. А я вижу лишние, и меня, прежде всего, интересуют ходы. Я – лицо заинтересованное. Причина в том, что я лично подписал заключение о смерти Артура Асеева. И с этого момента юридически он перестал существовать. Но ведь, так сказать, де-факто он существует, то есть является лишней фигурой на доске жизни. При этом он отнюдь не бимарион. Он обладает сознанием, представляет из себя личность, то есть, эта фигура нуждается в дополнительном обсуждении, ибо может делать ходы.
– Да, – согласился Сомов, – теперь я это отчетливо понимаю.
– Вы с ним знакомы так, или по каким-то конкретным делам?
– Я с ним был знаком очень близко. Что касается дел – да, мы занимались совместно некоторыми делами.
– Что это за человек?
– Это… Это обычный человек. Но очень сложная натура. Я неплохо разбираюсь в людях, но не могу похвастаться знанием того, что он из себя представляет. Я так и не смог понять, что им движет по жизни, и чего он добивается. Он по складу характера отнюдь не фанатик, но, как мне мерещится, свою жизнь поставил на карту. А вот на какую, я пытаюсь понять до сих пор.
– Можно подробнее?
– Разумеется.
Сомов помолчал, словно бы что-то припоминая.
– Когда погиб отец, Артур уже имел лет семь летного стажа и два рейса во Внеземелье. А это, по тогдашним меркам, отнюдь не пустяк. Полеты становились рутиной, рейсы длились по году и более, старики держались – куда им было деваться, а молодые быстро теряли энтузиазм. Многие уходили. Он продолжал летать еще года четыре, последний рейс, насколько я знаю, делал уже в должности старпома рейдера. Потом неожиданно уволился и исчез.
– А он, часом, не был замешан в этой афере с угнанным лайнером?
– Артур? Нет. Такие штуки совершенно не в его характере. В контексте "Межпланетной лиги" он вообще не фигурировал, и вышел на сцену уже тогда, когда лига распалась. Научное ее крыло организовало так называемый конгресс по проблемам освоения Солнечной системы. Гудели сильно, осудили и экстремистов и бюрократов из ГУКа в одной обойме. Доклады были разные, некоторые – очень дельные. Обсуждались различные программы, в том числе и взаимно альтернативные. Теории, гипотезы, научные склоки – в общем, было весело и интересно.
– А вы там присутствовали?
– Да.
– В каком качестве?
– В качестве ветерана и почетного гостя. Не знаю, возможно для вас это новость, но там присутствовал и Валерий Алексеевич и Петр Янович, причем, последний сделал доклад и активно интриговал в кулуарах.
– Это для нас действительно новость, – сказал Куропаткин. – Надо будет ему поставить на вид за сокрытие ценной информации.
Я скривился, воображая, как это будет выглядеть.
– Разумеется, – продолжил Сомов, – самые интересные процессы развивались в кулуарах. Именно там я и познакомился с Артуром. Пиетет, с которым он ко мне отнесся, несколько смутил и помешал сближению. Но я как-то начал за ним присматривать. Он присутствовал на заседаниях почти всех секций, но, по впечатлению, старался держаться в тени. Я так и не понял тогда, что он делает на этом конгрессе. И даже решил, что просто развлекается. Но, как выяснилось впоследствии, он там отнюдь не развлекался. Думаю, он искал единомышленников. И думаю, нашел. А точнее, знаю. Но вот чего я не знаю – в каком деле. Одни догадки.
– Поделитесь! – немедленно отреагировал Вася.
– Отложим. Вас ведь интересуют факты, а не мои досужие мысли.
– Мысли нас тоже интересуют, – заметил я.
– Я надеюсь, что, овладев фактами, вы тоже начнете размышлять. Тогда мы сопоставим наши мысли, и, буде оные совпадут, образуется торжество всепроникающей мысли. А если нет, мы получим удвоенное количество мыслительной субстанции, что тоже совсем неплохо. Как вам схемка?
– Знакомая схемка, – сказал Вася солидно. – Такими схемками Петр Янович стимулирует нас денно и нощно.
– Вот и славно! Я возвращаюсь к фактам. Месяца три спустя именно Артур явился ко мне прямо на квартиру и сделал то самое предложение, о котором мы вчера говорили.
– Но что, собственно, предложил Асеев?
