Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
– Да вроде никак, она сама… – Девушка подвинулась поближе к Тёмке, и у того захватило дух. – Ну, таблетки есть разные, резинки… аборты, – ее передернуло. – Скажи, а у тебя… мужики были?
– Как у всех, – не стал юлить Тёмка. – Я даже в официальном партнерстве состоял. После развода квартиру год делили.
– А развелись из-за чего? – не отставала девушка.
– Не сошлись характерами, – отрезал Костыльков, не желая развивать тему, но уже чувствуя, что никуда не денется и расскажет все, и в особенности то, чего не надо бы.
Нетронутая котлета стыла. Советская эстрада кончилась, началась «живая музыка». В другое время Тёмка ушел бы – от водки и нервов у него все плыло в голове. Но на этот раз были серьезные причины посидеть еще. Во-первых, идти было некуда: его однушка осталась в другом мире. Во-вторых, Луся старательно делала вид, что не замечает его руки на своей коленке, а он еще старательнее не замечал ее усилий.
– Ну как у нас на гетов смотрят, – язык ворочался уже с трудом, но хреновухи еще хотелось. – По-разному. Есть нормальные люди, а так… Гетерастами нас называют. Не общаются. Могут гопники вломить… У нас в Свиблово гомосечество нормальное, и то я попадал…
– Бедненький, – Луся перестала делать вид, что не замечает его ладошки на своей коленке. – Слушай, а где ты ночевать-то будешь?
– Не знаю даже, – Тёмка постарался произнести эти слова как можно более нейтрально.
– Ну вот что, – Луся изобразила что-то вроде смущенной решимости. – На ночь я тебя впишу. На одну. И без приставаний. У меня, между прочим, трагедия. Я правда Игорька любила. Ну что поделаешь, вот такая я, западаю на извращенцев… Спать будешь на кухне, у меня матрасик есть. Обещай, что без глупостей. Выгоню и в милицию сдам, – пообещала она, грозно сдвинув выщипанные бровки.
– Да что ты, какие глупости, я жутко устал, сразу отрублюсь, – забормотал Костыльков полагающиеся в такой ситуации слова.
– И не пытайся, – сказала Луся очень строго. – Даже не думай. А то потом не отделаешься.
…Низкое зимнее солнце цеплялось за крышу соседнего дома. Утром выпал ледяной дождь, и в окне висели ветви, покрытые прозрачной броней толщиной с Лусино запястье.
Тёмка лежал и смотрел, как его рука переплетается с Лусиной. Переплетение было красивым, картинным, линия в линию. Особенно хорошо вышло плечико, на которое падал бледный солнечный свет.
Луся шевельнулась и, видимо, что-то почувствовала.
– Молодой человек, – сонно сказала она, – немедленно покиньте мое внутреннее пространство.
– Не могу, – честно ответил Тёмка. – Я тебя хочу.
– Он маньяк, – пожаловалась неизвестно кому Луся. – Выйди из меня, пожалуйста. Я тебе яичницу сделаю с помидорами. И минет.
– С огурцами, – глупо пошутил Тёмка, вышел, но сразу же навалился сверху. Девушка задушенно пискнула.
– Слушай, ну столько нельзя, ты потом не сможешь, – сказала она через полчаса, разбивая яйца на сковородку. На Лусе была длинная белая майка, прикрывающая верхнюю половину попы. Костыльков сидел в халате, курил и смотрел на нижнюю половину того же предмета. Время от времени он пытался оторвать взгляд от краешка ягодиц и неизменно терпел поражение.
– Привыкну через недельку, – неискренне пообещал он. – Ты не понимаешь. Я попал в рай, – он с удовольствием потянулся всем телом.
– Рай закрыт на ремонт, – сообщила Луся, томно изгибаясь и показывая попу. – Хотя бы до вечера. Тёмка, ну пожалуйста. У меня там все болит.
– Я не про… ну, не только про это, – быстро поправился Костыльков. – Я про глобус. Хочу жить здесь. И буду.
– У тебя паспорта нет, – напомнила девушка.
– Решаемый вопрос. – Тёмка подумал, что надо будет позвонить Малышу, чтобы тот свозил его на Барахолку. Хотя нет – родной паспорт нужен, чтобы продать однушку. Лучше кому-то из своих, Прилёв вроде интересовался, он сейчас при деньгах…
Девушка повела плечиком, и практические мысли разбежались, как солнечные зайчики.
– Ты все-таки жуткий извращенец, – с удовольствием сказала она, перекладывая яичницу на тарелку. – Помнишь, как ты смазку искал? Я не поняла сначала.
– Ну я ж не думал, что вот прям сразу туда… – смущенно забормотал Костыльков. – У нас не всякая гетка туда дает. Так ведь зачать можно. Этого все боятся.
– Ты же говорил, что у тебя была женщина? Эта, как ее… Лю-ю-юся, – с крайней неприязнью протянула Атлипецкая.
– Она у всех наших была, – вздохнул Тёмка. – Ну да, иногда дает. Если напоить и уломать. Но не туда. Хотя нет, Титель хвастался, что ему разрешает. Врет, наверное.
– Слушай, а кто он тебе? Как это у вас называется? – Луся разделила яичницу на две части, три желтка пристроила на тарелку Тёмке, один положила себе на блюдечко.
– Я же говорил, бывший партнер. Уболтал он меня, женился я на нем. Потом при разводе у меня квартиру оттяпал, – в очередной раз вспомнил Тёмка Тителево паскудство, – а мне свою однушку отдал. Я на этом потерял три метра площади. Думал, черт бы с ним, век бы Тителя не видеть. Но Люська… Представь, я же их и познакомил! Я тогда не знал, что он тоже гет. Би, точнее. Как Сухарянин. Ну и все прочие из нашей компашки.
– Блин-блин-блин. Не могу себе представить, как это все у вас там практически… – Лусины глаза предательски блестели, выдавая жгучий интерес. – Ну вот хотя бы. Как ты родился? У тебя же мама была? И папа? Ты по отчеству кто?
– Мама сходила на диспансеризацию, через девять месяцев родился, делов-то. – Тёмка добил яичницу и принялся осматривать стол в поисках съестного. – Ты как сказала? Отечество?
– Э-э… Отчество.
– А, до революции было. Отменили в двадцать втором как пережиток буржуазного строя. По материнству я Татьянович.
– А папа?
– Папа – в смысле донор? Я откуда знаю? Тоже, наверное, на диспансеризацию сходил…
– А у кого-нибудь бывают дети… ну, от отца?
– Бывают. В тридцатых за отцовство мужикам клещами рвали. Хотя тогда вообще всем рубили и резали только так. Все реакционные классы, потом кулаков… Таких лишенцами называли. Сначала отрезали им все, потом перевоспитывали. Некоторым потом даже нравилось. Помню, читал книжку тридцать седьмого года, «Воспоминания лишенца», сильная вещь…
– А как их перевоспитывали?
– Как-как. Каком кверху. Того времени пословица.
– А с детьми что делали, которые ну того, естественным способом?
– Наебышей? Или в спецдетдом имени Дзержинского, или сразу в расход, время было такое. В войну пошли послабления, солдаты без яиц плохо воевали, да и вообще люди понадобились. В общем, в сорок втором скостили до восьми лет поселения. Сейчас просто ребенка отбирают. Потом такого всю жизнь «наебышем» звать будут, щемить по-всякому… У меня в
