Благодать - Пол Линч
Мы небось смотримся как парочка замарашек, думает она. Вороны кружат над полем ради червей. Барт на дороге, рукав закатан, подначивает людей, чтоб смотрели. Эк она теперь растет, во все стороны, думает она. Перестала утягивать тряпицей грудь. Мальчишечью кепку свою держит в кармане. Нравится ей пробегать рукою по волосам.
Женеешь, как это называет Колли. Женеешь с головы до пят. Превращаешься в маму. Подначиваешь его, чтоб смотрел.
Она ловит себя на том, что глазеет на Барта. Говорит себе, что пытается его понять. Как это у него глаза, которые слушают. Глаза, что вперяются в самую глубину. Она чувствует, как расплетается всякое, что волею своей прижимала она и забывала. Слышит слова, какие исторгаются, непрошеные, из ее собственного никогда, слова, излагающие повесть ее жизни. Когда произносит при нем свое имя вслух, Барт улыбается. Говорит, у себя в голове я привык называть тебя Девчонкой, но Грейс лучше.
Она шепчет себе свое имя. Грейс. Звук собственного имени словно шаг в некую давно знакомую реку. Теперь можешь вновь быть собой.
Она просит его рассказать о себе, но он пожимает плечами и не отвечает.
Поздней говорит, я из рыбацкой семьи, но был ей довольно без толку. Смеется, а затем лицо его опадает, и он умолкает. Как-то раз я проснулся и увидел, как мой брат сгорает до смерти в одеяле. Уснул у огня пьяный. Что мог я поделать с одной рукой?
Дороги подсвечены полевыми цветами, и мир ярок. В канавах без умолку лепечут первоцветы. Одуванчики, облаченные в свое лучшее желтое, клонятся друг другу по-братски. Разок орхидея, белее белого. То и дело, невзирая на Бартову руку, возникают люди, желающие идти с ними. Старый скотогон, полуглухой, руки болтаются, словно пытаются выразить утрату его стада. Женщина в мужской шерстяной кепке, говорит им, что прошла с восхода солнца девятнадцать миль, шагала, скрестив руки, опираясь на мысль о том, как попросит двоюродную родню о помощи. Считает, что проще выдать повесть свою посторонним, поскольку никто на этих дорогах другого не судит.
Возникает у Барта определенный вид, и они находят отговорки, чтоб подобных спутников оставить, отыскивают повороты, какими те не пойдут, возвращаются к какому-нибудь крестьянскому дому, на какой положили глаз, и ждут ночи. Ножом вскрывают замки, ловкостью откидывают щеколды, прокрадываются в кладовки, нашептывают просыпающимся псам. Барт говорит, ты бери вдосталь, но не более того, если только не из какого-нибудь гораздо большего дома, там бери сколько хочешь.
Они идут по дорогам, посасывая кетчуп из бутылки, и она чувствует некую копящуюся мощь, мир расширяется в лето, и эк распахивает оно вечерние небеса. Она прикидывает, не часть ли они этой красы, часть естественного возврата природы к силе. Ловит себя на том, что смотрит на Барта странно. До чего часто кажется, что он ловкостью откинул щеколду и открыл дверь ее ума. Как умы их словно бы встречаются посередине. Как говорит он в точности то же, что она тогда же думает.
Этот дом пуст.
Этот дом пуст.
или
Ну и рожа у него!
Ну и рожа у него!
или
Вот это пес.
Вот это пес.
Она говорит ему, когда я была помладше, я лежала без сна, думала о времени, о его длине, о понятии Бога, лежала и думала о том, что это может значить, жить веки вечные, каково оно, пытаться жить целую вечность на небесах, но ум у меня от такой мысли свертывался внутрь, и я полошилась.
Барт говорит, я думал, только я таким занимаюсь. Когда мне было девять или десять, я лежал без сна всю ночь, пытался представить, как это, бесконечное время в раю, ни дня, ни ночи, ни нужды, ни недостачи, ни сон не потребен, ни еда, ни тепло, ни какие другие удобства, и все-таки кажется мне, что с этим связана вся жизнь, иначе жить ни к чему, и потому пришел я к выводу, что, к херам, без толку так жить, и решил, что и пробовать не хочу.
Они входят в заброшенный батрацкий домик, и ее сражает чувство, что она здесь уже бывала. Как мир вновь и вновь придает чужим местам знакомый дух – вид холмов под определенным углом падения света или очерк дерева, какое никак не могла она видеть раньше, и все равно кажется, будто она знает это дерево по памяти, или же по памяти о сне. Смотрит, как Барт притрагивается к стене. Говорит, кажется, будто я здесь уже бывал. Она ошарашивает его взглядом.
Говорит, думаешь, когда-то, когда были моложе, мы просто увидели все это во сне, не вспоминали до сих пор?
На утренней дороге их пытается нагнать некий малый, одетый в черное. И тут она видит, что он священник, эк идет он, в спешке кренясь. Окликает их, чтоб остановились. Нагоняет в поту, утирает лоб, умоляет пойти с ним. Говорит, нанятые не явились. Печальное дело.
Она замечает, как непонятно ему, что делать с руками, и что голос его, насыщенный и глубокий, не вяжется с его фигурой.
Колли шепчет, спорить могу, он из тех липовых священников, которые шастают по дорогам, одеты в сутаны, просят подаяния, а по ночам сутаны свои стаскивают и залезают в койку ко вдовам и дочкам их, славят Господа и всех святых, пока сами им в потроха тыкаются, и откуда тебе знать, правду этот человек говорит или нет, что это не мухлеж какой у него на уме?
Барт без
