Благодать - Пол Линч
Джон Барт идет сквозь все это, словно конь в безупречных шорах.
Или же конь слишком гордый, чтоб удостоить взглядом.
Она копит храбрость, чтоб задать ему вопрос. Так все-таки, говорит она, что с рукой-то у тебя стряслось?
Он молчит слишком долго, и она думает, что обиделся, думает, зачем ты вообще взялась его спрашивать, тебе незачем знать. Люди увидят, как мы идем вместе, и решат, что мы женихаемся. Буду говорить, что я ему сестра.
И тут Барт говорит, мать рассказывала, что я делил утробу с волком. Волк оголодал и руку мне отгрыз. А потом я родился, а волк убежал и теперь бродит в глуши, и я с тех самых пор гоняюсь за ним по всей Ирландии. Вот почему я стал скитальцем. Вдруг он хохочет, смеха его она прежде не слыхивала, до чего он открыт миру и заразителен. Я верил в эту дрянь много лет, представляешь? говорит он. Откуда кому знать, что с нею случилось? Разве ж не до моего рождения произошло?
Он вдруг останавливается, опирает сапог о забор, затягивает шнурки большим и указательным пальцем.
Колли говорит, вот те нахер… ничего себе фокус-покус, как думаешь, научит он нас такому?
Она думает, что там ни говори о нем, а люди на дороге к нам не лезут. Если люди считают его проклятием, значит он вроде как защита.
Ступню ей донимает зуд, но Барт не сбавляет ходу. Без единого слова она останавливается и палочкой чешет, где зудит, слышит, как чертыхается Барт. Дорога идет через деревню, и она думает, что тут никакого прозиманья. Добротные дома выкрашены в дерзкие цвета. В одном-двух дворах гуляют отзвуки свиней. Псы полноголосы – трое лают не на этих чужаков, а на призраки, на шевеленье ветра, ни на что в особенности. Тут Барт останавливается и подает ей знак, чтоб подождала возле привязанного ослика, вперившегося в терпение.
Колли говорит, опять ты, недорослик!
Она повертывается к Барту и говорит, нечего мне указывать, что делать, зачем мы тут останавливаемся?
Но Барт уже зашел в дверь на щеколде и закрыл ее за собой. Она таращится на захлопнутую дверь, в гневе сжимает зубы. Видит, что это лавка.
Колли говорит, этот мудорукий паршивец ни пенни при себе не имеет.
Она склоняется поколупать пальцем в ботинке.
Ее оглядывают две тетки-гусыни, стоящие в дверях, руки скрестили и смотрят. Парочка говядниц, говорит Колли. Выраженье их взглядов вынуждает ее осознать собственное тело, и она пытается принять другие очертанья, выпрямляется, будто Сара ее грызет, а ну не сутулься, выпрями спину, люди решат, что мы спальпини.
У моста на деревенской околице лодырничает в безмолвии рванина детворы. Она показывает им языки обоих пустых карманов. Стало быть, прозиманье-то здесь есть, думает она. Просто не дают ему войти в деревню.
Колли говорит, скажи-ка, мук, вот, допустим, есть у меня несушка, а у тебя – ослица, твоя ослица съедает мою курицу, что у тебя тогда будет?
Что?
Будет у тебя ослица с яйцами. Хе!
Осел стоит невозмутимо. Она тянется пощекотать ему шерсть на ухе.
Колли говорит, почему ослы не смеются, и вообще звери, раз уж на то пошло, – знавал я одного малого, так он говорит, что у него пес все время смеялся, как гиена, но я что-то не поверил, готов спорить, если то животное разрезать, у него внутри чего-то недостанет, в мозгу ларчика со смехом, мое соображенье насчет смеха такое…
Она говорит, с чего ты взял, что звери не смеются? Он, может, внутри-то смеется над тобой, да только ты не узнаешь ни за что. Ты на их мысли не настроен.
Да и не хотел бы я на их мысли настраиваться или на его мысли, вот этого колчерукого паршивца Джона Барта, говорю тебе, не нравится он мне ни капельки, думает, он умней всех, не слушает никого, в каменюке больше юмора, чем в нем, да и он храпит чересчур, выговор у него этот дурацкий с запада Ирландии, и даже пары кулаков для драки нету…
Она втыкает пальцы в уши, но слышит его все равно.
…и ты видала, какой у него ноготь на больной руке, все равно как у зверя.
Дай ты голове моей покоя хоть раз.
Как думаешь, научит он меня ножу?
Дверь лавки открывается нараспашку, и Барт возникает, сплошь быстрый шаг. Бросает ей в руки сковородку и фунтовый мешок овса, тянет ее за рукав.
Быстрей, говорит, прячь в узелок свой.
Она говорит, хватит меня тягать.
Следом спрашивает, как ты это все добыл?
Он говорит, хватило просто дотронуться.
Она идет мимо детворы, и тут вдруг тяжелое чувство. Решает не смотреть, потому что, если глянуть, придется что-то с ними делать, делиться тем, что у тебя есть.
Колли говорит, глянь!
Она повертывается и видит, как хромает за ними полубегом старикан, при нем какое-то оружие.
Тыкает Барта в спину. Как думаешь, этот вот за нами?
Есть в этом покой, чтобы налопаться от пуза при свете костра. Она тяжела от еды, слизывает кашу с зубов, смотрит, как огонь выпрастывает в ночь языки. Как два мира соприкасаются там, где она лежит, холод ветра и жар костра, и не славно ль было б оставаться в тепле постоянно, хотя одного без другого не бывает. Барт остругивает палочку, а затем хохочет. Та дорога через болото, говорит. Девять пенни в день – что человеку с ними делать? Пару гвоздей себе в сапоги забить, может. Чего вообще утруждаться?
А ты-то сам чего?
Я попал случайно – зашел в эту часть страны, просто глянуть. Надолго оставаться не собирался.
Откуда, говоришь, сам-то?
Он
