Благодать - Пол Линч
Так, говорит он. А ну вставай.
Она повертывает голову, насупленно приподнимается на локте.
Он стоит над ней с ножом, тело очерчено костром так, что теперь он иной, думает она, некий искаженный очерк Джона Барта, лицо его едва ли не маска, глаза притоплены сокрытием, и становится он Джоном Бартом чернодушным, близнецом из тьмы, впавшим в безумие или того хуже. Она все еще вглядывается в то, как он держит нож, медленно встает, осторожно, отступает от него на шаг. Он выставляет нож. Бери, говорит. Тянется она медленно, но затем хватает и быстро прижимает к себе. Он вроде бы улыбается, разобрать трудно.
Посмотри на него, говорит он. Видишь? Подойди ближе к свету. Нож должен быть вот такой, как этот, – закрепленный, с двусторонним лезвием. Видишь разницу? От того, который у тебя, проку никакого, только что-нибудь чистить. Надо раздобыть тебе нож в ближайшем городке.
Он забирает у нее нож, втыкает его во тьму. Говорит, нож всегда должен быть под рукой. Смотри, куда я его кладу. Нипочем не знаешь, когда пригодится, пока не пригодится. Вести надо той рукой, в которой нет ножа, это дает тебе пространство для маневра и путает их, хотя этот прием не для меня.
Она хочет скользнуть обратно в тот легкий почти-сон, но Барт вновь сует ей нож в руку.
Говорит, и вот еще что: надо уметь держать нож потной или холодной рукой. Берет ее за запястье. Попробуй.
Она ему, оставь меня в покое, не умею я это.
Он говорит, этому легко научиться.
Показывает ей сперва, как стоять, как защищаться, как читать по глазам другого, как следить за расстоянием до противника. Показывает ей, как ступать вбок и отражать нападенье. Она говорит, не могу представить себе, как проделать все это с настоящим человеком.
Смотри, говорит. Ты можешь направить чужой нож обратно на его хозяина.
Показывает ей, как бить, когда человек открылся.
Она ему, не хочу я этого, никогда.
Он говорит, у тебя может не остаться выбора.
Колли говорит, резани ему по яйцам, забери башку его как трофей!
Она стоит, вперясь в Бартов темный и неясный очерк.
Колли говорит, если он и впрямь на что-то годен, он бы умел метнуть этот нож другому в самое сердце.
Она говорит, как тебе удается хорошо драться одной рукой?
Жалеет, что спросила.
Барт принимается хохотать, видны его ладные крепкие зубы, и она думает, как могут быть у такого человека такие зубы, когда у всех остальных зубы гниют?
Он говорит, при ноже все равны.
Колли говорит, ножи – это так старомодно. Я хочу ружье.
Барт говорит, если кто-то идет на тебя с ножом, тебя всегда порежут. Но это знание можно использовать как свою силу.
Он закатывает рукав зубами и показывает ей запястье. В проблеск-свете она видит, что все запястье его испещрено шрамами. Она охает, подносит руку к его коже и, едва коснувшись, отдергивает. Барт вроде не замечает, продолжает говорить, но она не слушает, а наблюдает за ним. Прикидывает, какую жизнь он вел, что привело его сюда, в этот миг, к ней, и движется он теперь чистый, как дух, перед костром, как танцор, тень и нож.
Они слышат прежде, чем на них оно обрушивается. Барабанят в землю копыта. Великий рев без воплощенного погонщика. А затем они видят, как возникает он из-за холма, некий закрытый экипаж, влекомый упряжкой лошадей в галопе. Она сходит в канаву и смотрит, как надвигается он, насчитывает шестерку лошадей, повертывается и видит, что Барт стоит посреди дороги. Сплевывает и говорит, типично. Она разглядывает приближающийся экипаж, и разглядывает Барта, и вновь смотрит на экипаж: каждая лошадь становится зрима, бабки бело обернуты, кучер в черном, рот распахнут в рыке, рука чертит хлыстом кресты. А затем видит второго рядом на козлах, он клонится вбок, словно чтоб получше разглядеть, кто это там стоит на пути.
Она кричит, убирайся с дороги!
Барт не шелохнется. Кричит, они считают, что они тут хозяева. Ждут, чтоб мы лезли на изгородь.
Она знает, что лошадей не остановят, кричит Барту вновь, но тот стоит, дерзкий. Этот копытный гром и ржанье звериных пастей – барабан отчаянья у нее в сердце. Теперь она видит, как лошадиные мышцы ходят волнами в студеном солнце, словно свет блестит на ряби речной воды, принимается воображать худшее, чем то, что есть: видит в уме, что это надвигается ад, разверзающийся на белом свете, кучер – лукавый с бесом своим на сиденье рядом, лупят навстречу им, словно из бреши в мире духов, – что надвигающееся на Джона Барта есть полное воплощение зла. Лукавый и подельник его орут, а Барт не отступает ни на дюйм, и ей хочется закрыть глаза от того, что случится, от убийства Барта, но в тот самый миг, когда кони уже налетают, Барт легко отступает с дороги, и в тот самый миг человек на козлах свешивается и пинает Барта в голову.
Драный воздух тащится за экипажем, а пыль свертывается на дороге.
Она видит, что Барт лежит мертвый в кустах.
Видит, как Барт медленно шевелится.
Затем садится, словно человек после сна. Она к нему подбегает с криком, ты помер? Джон Барт щурится на нее одним открытым глазом, прижимает руку к голове.
Ты что творишь? говорит она. Чего не убрался с дороги? Ты совсем, что ли, дурак?
Он вперяет в нее взгляд так, что глаза его вдруг кажутся ей черными камешками, какие выловишь из реки, глазурованными скользким глянцем воды, тайна их происхождения сокрыта в них, а затем взгляд этот гневно нападает на нее.
Говорит, я не дурак ничуть. Ты не видишь, что вокруг творится? Все эти, кто в дамках, кто благодетели, кому ни хера нет дела до того, что происходит с простыми людьми. Ты видала ту деревню вчера, и какая она процветающая, не тронутая этим проклятием. Высокомерие этого кучера. Вот как оно все теперь. Для таких, как мы, хоть конец света, но таким, как они, дела нет никакого. Знаешь, что я думаю? Те, кто голодает на дорогах, по-прежнему верят, что спасенье придет. Но кто их спасет? Не Господь и не Корона и никто в этой
