Душа для четверых - Ирина Родионова
– Бывает тяжело, – призналась она со вздохом. – И самой Саше, и нам из-за ее воспоминаний. Но это ненадолго, я справлюсь, ты не переживай. И если я не буду закрываться от ее боли, то все пройдет спокойней. Только не расспрашивай меня ни о чем, пожалуйста. Дашь мне немного погрустить, ладно?
Он серьезно кивнул. Дана давно заметила, что если говорить с ним откровенно, не делая скидки на возраст и оленьи печальные глаза, то брат относится ко всему гораздо проще и, кажется, даже с признательностью. Ей не всегда удавалось ухватить этот момент, потому что она все еще видела в Лешке сущего ребенка, но вот от таких разговоров и ей самой, и ему всегда становилось легче.
Аля уснула, и Виталий Павлович бережно уложил ее на кровать, закутал в плед. Принялся мурлыкать то ли песенку, то ли сказку, и волонтеры переглянулись между собой: надо же, Палыч, оказывается, все-таки человек. Наверное, дедушкой он был совсем не таким, как Палыч-на-работе. Может, еще огурцы солил в банках на зиму или, чего доброго, голубей сухарями подкармливал. Удивительно.
Маша половину вечера простояла у окна, глядя в ледяную черноту, будто бы сменив Галку на ее посту. Она вздрагивала, баюкала внутри Сашины переживания, отогревала, отмаливала, оплакивала. И казалось, чем больше Маша отдавала дань памяти человеку, который так рано и беспомощно все оборвал, тем легче становилось в комнате дышать.
Они сложили мягкие тканевые шторы, учебники из колледжа, которые Галка пообещала назавтра вернуть в библиотеку, немного печенья и шоколадных вафель из навесных шкафов. Кристина выискивала хоть что-нибудь для картины, делая вид, что в упор не замечает Палыча и его приказа ничего с собой не брать, но вещей нашлось отчаянно мало. Саша просачивалась хрупкостью в каждую вещицу, но ни одна из них так и не смогла понять и отразить ее саму. Никаких личных записок или дневников, только обрывки чужих фраз или зарифмованные в столбик не менее чужие мысли, прикрывающие пустоту белых стен.
Саша хотела выучиться на юриста, но поступила в колледж на крановщицу, лишь бы сбежать от родителей после девятого класса. В неуютном домишке с собственным огородом и баней по-черному остался ее младший брат, косоглазый и беззубый, смешной, с самым чудесным на свете смехом. Осталась там и половина самой Саши.
На все рассказы об отчиме мать костенела лицом и кричала, что Саша выдумывает, только бы сломать ей личную жизнь. Не помогало ничего: ни смазанные, сделанные на телефон фотографии, ни окровавленные тряпки. В конце концов Саша устала сражаться и спряталась в пропитой дешевой общаге: местный слесарь без разговоров приварил щеколду к новой железной двери, а потом при встрече угощал то румяным яблоком, то пастилкой. Саша надеялась сбежать, но легче не становилось. Глаза отчима таращились на нее со стен и из глухо-черных окон, глядели с чистых тетрадных листов.
Дана понемногу отдалялась от Саши – та тускнела, превращалась в нечеткое воспоминание вроде старого фильма, который и запомнился картинкой, но вот о чем он был, о ком… А рыбалка, например, осталась. В шкафу волонтеров ждал здоровый пластиково-прозрачный короб с мелкими ячейками, где лежали грузила, крючки, блесны, мотки лески на белых, выгоревших палочках… Под кроватью пылился спиннинг, главное Сашино сокровище, а в спичечном коробке на дне рюкзака осталась блесна-талисман: поеденная ржавчиной рыбешка с единственным уцелевшим пером, бледно-розовым, облезлым. Дана дотронулась до нее, ледяной, пальцем, царапнула кожу, но кровь не выступила.
– Сокровища. – Палыч задохнулся. – Дайте я гляну…
Зеленые рыбешки с рисованным блеском в резиновых боках, воблеры и божьи коровки, хрупко позвякивающие хвостики и разрисованные бело-черные глаза – из коробки пахло подгнившей тиной и речной водой, рассветом, туманом в пойме реки. Саша убегала на рыбалку, как только приходила весна и снег чуть сходил с полей, – устраивала складной стул среди сухих камышовых зарослей, без конца поправляла камуфляжные штаны и обжигалась чаем из термоса.
– Ты улыбаешься, – заинтригованно шепнул Лешка.
Дана и правда сидела на ковре, раскачиваясь, и вслушивалась в плеск рыбин и лягушачье кваканье, следила то за ярким пятном поплавка, то за туго натянутой леской. От запаха жареных карасей на кухню тянулись обитатели общаги, и Саша щедро угощала всех уловом. Пыталась заговаривать с женщинами, но те отворачивали плоские серые лица и кутались в байковые халаты. Саша тянулась к детворе, но ребята глядели на нее недоверчиво и, едва ухватив горячий хвост, обжаренный в яйце и сухарях, мигом прятались за дверью. Саша не расстраивалась и из-за пустых вылазок на реку, она готова была вечность сидеть на берегу, слушая тишину и разглядывая плывущие по течению листья.
Никто не заметил, как проснулась Аля. Она нашла выпавшую из короба блесну и проколола палец, зашлась негодующим ревом. Дана с Кристиной вместе кинулись к выдвижному ящику стола, где хранилась перекись водорода. Лешка, устав таращиться по сторонам, снова склонился над телефоном, а Маша сидела у него за плечом и подсказывала. Комната быстро подошла к концу: последним завернули ковер, и Галка похлопала по его мягкому боку, как будто прощалась с верным другом.
– А это куда? – спросила грубовато, почти по-мужски.
Дана всмотрелась в ее лицо.
– Сам отвезу… – Палыч заалел кончиками ушей. – Нуждающимся.
– Ага. – Кристина обнажила зубы в ухмылке. – Нуждающимся Виталиям Павловичам.
– Разговорчики! А то я не знаю, как вы и деньги тащите, и коробки эти свои, «для искусства». – Он тоненько передразнил. – Ну-ну. Нечего мне тут святых строить.
– Мы вообще-то память пытаемся сохранить… – подала голос Машка.
– А я чего, по-вашему, ворую?!
Поспорили еще, но как-то нехотя, словно по привычке. Незаметно сами для себя разбрелись по домам. Галка побелела губами от телефонного звонка, но после короткого разговора выдохнула, кивнула Дане и уехала к матери. Вызвала такси Маша, сбежал Виталий Павлович с добытыми блеснами, и только Кристина никуда не торопилась. Дане тоже пора было вести мелких домой.
На улице неожиданно потеплело: с неба хлопьями валил мягкий снег. Сияющее покрывало чуть приглушало холод, идущий от земли. Аля замешкалась на крылечке, пытаясь ухватить пригоршню белых мух варежкой, Дана в полные легкие дышала морозом, Лешка улыбался. Кажется, приключение удалось.
Вместо дома они пошли на детскую площадку в соседний двор. Дана присела на качели, поскрипывающие от мороза, как несмазанные механические суставы, а мелкие взялись за очередного снеговика. Снег пошел сухой и пористый, он не лепился, и Аля капризничала, а Дана покачивалась на месте и прислушивалась к засыпающему городу.
