Душа для четверых - Ирина Родионова
– И ты туда же? – Губы у Галки дернулись. – Нормально. Выдержим.
– Звони в любое время, поговорим.
Галка кивнула и в ответ слабо пожала ее плечо. Видеть Галку такой, не желчной и колючей, не взирающей на все с усмешкой и холодком, было дико – склоненная голова, изгиб тонкой шеи и растрепанные волосы, только бы закрыть воспаленные глаза. Мама, конечно. Но не будешь же Галку заставлять…
Палыч снаружи трижды ударил в дверь, причем третий удар они явно сделали с Алей на пару, звонко и радостно, а волонтеры столпились над банкой. Отскочила крышка, запрокинулась, словно и сама не хотела соприкасаться с жижей. Под ребрами заколотилось, заходило ходуном, и Дана вдохнула во всю мощь легких. Саша рванулась к ним будто из глубокой проруби, и Дана отпрыгнула бы, отшатнулась бы, но чужие руки удержали ее на месте.
Густой липкий пар, головокружение и слезы. Машу усадили на кровать, сунули ей лупоглазую селедку в руки, и она спрятала в игрушечном чешуйчатом боку свое бледное лицо. Галка стояла, покачиваясь на носках, Кристина снова полезла в телефон, но видно было, как в ней с трудом обживается ошметок чужой души, – будто вспучивалось что-то под кожей, по лицу ходили желваки, а губы обескровились.
Дана рвалась позвать Алю с Лешкой, но торопиться было нельзя. Она села прямо на пол, скрестила по-турецки ноги. По икрам и плечам разливалась мутно-белая, мертвенная слабость, хотелось откинуться на спину и просто лежать, таращась в пыльные плафоны, как раньше вечерами напролет лежала сама Саша. Она рвалась изнутри, криком рассказывала историю.
– Отчим, сука… – сквозь сжатые зубы выдавила Кристина, строча очередное сообщение.
Дана услышала в ее голосе свой собственный гнев.
– А мать так и не поверила. И сейчас не поверит. – Губы у Галки кривились, нехорошо так, незнакомо.
Тихая девочка Саша, прилежная ученица со спрятанным под кроватью кальяном и снами, от которых хотелось сбежать. Она красила волосы в черный и стриглась под мальчика, никаких русалочьих волос в зимней свинцовой воде, но вот же она, вот – подушечки и розовый ковер, книжки, стихи…
– Не поверит, конечно. Иначе одна останется. – Дана поднялась, прокашлялась. – Скотина, как он согласился-то вообще… Ладно. Виталий Павлович, идемте!
Ей было легче всех – ее за крепкой железной дверью ждали дети, и она ждала их и не могла позволить себе провалиться в Сашу, в шелковую ночную рубашку с разрезом на бедре, в темную детскую с игрушками на каждом шкафу и тихим хрипом из каждого угла. В побег и одиночество, в общагу и под замороженный мост…
– Надо сообщить, – сквозь слезы шепнула Маша. – В полицию.
– Ага, в спортлото. – Веселясь, Галка выхватила какую-то тетрадку и принялась рвать ее: сначала смяла обложку, потом листы, буквы, и шорох сухой бумаги напомнил Дане шипение сковороды. – Никто не поверит, Машенька. Даже мама.
– Но мы же знаем, что это правда!
Машины глаза светились горячо и решительно. Сколько раз уже заводился этот разговор, сколько они спорили, стоит ли сообщать о чем-то важном, но постыдном для родственников, можно ли как-то надавить на полицию, чтобы возбудить дело о мертвом человеке, и нужно ли это хоть кому-нибудь… Кто-то из волонтеров пробовал раз за разом, но в лицо смеялись, докажите, мол, найдите улики, наболтать что угодно можно, и все затихало, не начавшись.
Дане пришлось выглянуть в коридор: Палыч прижимался спиной к замызганной стене, поодаль от него струной тянулся Лешка, а перед Алей на корточках сидел незнакомый серенький мужичок. Он пьяно хихикал и показывал на пальцах фокусы, Алька жалась стеснительно, но не могла отвести взгляда. Мужичок был рыхлолицый, совершенно не запоминающийся: стоило ему повернуться или чуть склонить лицо, как нос переползал к губам, глаза вваливались, а лоб блестел испариной. Дана дернулась и подхватила Алю на руки, прижала ее к себе.
– Присмотрел, – зашипела на Палыча.
– Барышня… – Мужичок остался сидеть на корточках, улыбаясь доверчиво и даже ласково. – Миль пардон. Не хотел пужать. Просто волшебство, ничего лишнего… личного! Ухожу, я уже ухожу.
Он растаял в полутемном коридоре.
– Да мы смотрели же… – Лешка казался виноватым.
– Нормальный мужик, – обиделся Палыч. – Мы с ним несколько раз тут курили уже, ты не гляди, что он такой на внешность. У него своих пятеро, всю жизнь по садикам и школам, клоун с сорокалетним стажем! И пальцем бы ее…
Дана грохнула дверью.
От Саши во рту было кисло. Волонтеры достали со шкафа темно-синий таз и принялись сбрасывать в него вещи для помойки. Галка сматывала шнур от электрической плитки, на которой вечерами аппетитно закипал маленький чайник, и струи его прозрачного пара подсвечивались розовым закатным светом. Полетела из шкафов одежда: сплошь черные джинсы и свитера под горло, цепи, заклепки, шипы: «Я сильная и стойкая, я выдержу…» Лишь пара платьев пылилась на вешалках, и одно из них, бело-воздушное, с широким декольте, заставило Галку поперхнуться, смять ткань и глубоко затолкать ее в мусорную кучу, утрамбовать кулаком.
– Хорошее, алкашам отдай, – вмешался Палыч.
– Нет, – с хрипом сказала Кристина, и одного этого слова хватило на всех.
Палыч всмотрелся в ее вытянутое лицо, кивнул. Поскреб потную шею, снова глянул в планшет и цокнул языком. Видимо, все его предположения подтвердились – в конце концов, он видел и истеричную мать, и того самого отчима, который не побоялся отдать Сашины воспоминания, до того чувствовал себя спокойно и уверенно. Дане захотелось выцарапать ему глаза.
– Вы идите, – сказала Палычу Дана. Малыши помогали ей, выбрасывали все без разбора. – Мы справимся.
– В этих чудесных хоромах? – Палыч ухмыльнулся. – Нет уж, посижу. Покараулю.
– Тут дверь железная, щеколда. Закроемся, и все. – Галку, кажется, стесняло присутствие Палыча.
– Ага, а вдруг украдете чего? Я присмотрю, Галина, все будем делать по правилам. – Он задорно подмигнул Але, и она, что удивительно, беззаботно рассмеялась. Кажется, они и вправду поладили с «мировым дедом».
Галку передернуло. Она нашла где-то ножницы и принялась сосредоточенно резать платье, будто не доверяла мусорному мешку, будто боялась, что его найдут в мусорном баке и станут надевать на семейные застолья, улыбаться в нем, радоваться… Никакой памяти об этом человеке. И бесконечная тоска по Сашиной жизни.
Лешка лез Дане под руку, расспрашивал, волновался – как бы она ни храбрилась, девятнадцать страшных лет все же отпечатались на лице. Ей хотелось сказать, что все в порядке. Что она просто немного устала, что Сашины воспоминания никак не улягутся в голове, что это напоминает
