Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
Он остался. Молился, постился, пытался читать книги Единого. Постепенно в его душе взошли начатки веры. Однажды проснулся ночью – ему приснились дети с вырезанными глазами, тянущие к нему руки. Он встал на молитву и впервые почувствовал присутствие Бога.
Через годы молва о праведнике, одиноко живущем в опустевшей обители на острове, обошла земной круг. К нему стали приходить люди – каяться и просить совета. Бывший вольный стрелок говорил то или другое в соответствии с тем, что ему говорил Единый. Его присутствие он чувствовал постоянно.
Однажды к нему пришла старуха, слепая и безобразная. Она не просила советов, а хотела лишь покаяться в блудном грехе и в попытке убийства, совершенной когда-то в молодости. Йохан Гамм вспомнил, открылся и предложил золото – за годы у него накопилось много золота. Старуха не взяла ни монетки, а попросила только одного: прощения. Тогда Йохан встал перед ней на колени и покаялся сам.
В ту же ночь он тайно уплыл с острова, пересек пролив и направился в северную пустыню, где нет людей и нет жизни. Он не взял с собой ничего, кроме маленького кинжала.
Дьявол соблюдал обещания – его тело оставалось здоровым и крепким. Муки голода постепенно утихли, потом и муки жажды. Даже холод, евший кости, в конце концов перестал ощущаться. О Едином и его воле он тоже перестал думать.
Йохан поселился в развалинах древнего города, возведенного погибшим народом. Среди разрушенных башен и дворцов он нашел остатки лачуги, в которой можно было коротать ночи. Больше ему ничего не было нужно.
Когда срок его земной жизни подошел к концу, бывший вольный стрелок уже и сам перестал понимать, жив он или мертв.
Однажды, проснувшись от боли, от которой успел отвыкнуть, он понял, что его время прошло. Он улыбнулся и вышел из каменной конуры, чтобы встретить дьявола.
Дьявол ждал его снаружи. Он был в точности такой, каким его рисуют в храмах Единого Бога: огненное тело с обожженными ветвями.
– Ты умираешь, – сказал дьявол.
– Ты хочешь взять мою душу в ад? – сказал старик. – Возьми, если сможешь.
– Ты не понял, – ответил дьявол. – Нет никакого посмертия, нет ада и рая. Души смертных смертны, такими их сотворил Единый. Твоя душа погибнет еще раньше, чем тело. Что касается нашего контракта, ты отдал мне душу, когда согласился принять мою помощь, и я владел ею всю твою жизнь.
– Как и зачем? – спросил бывший стрелок.
– У меня нет настоящего тела, – объяснил дьявол, – и настоящей души, я не могу сполна вкушать от радостей и горестей этого мира. – Это и есть мой ад, в котором я пребываю. Поэтому я покупаю души. Купленную душу я держу так, что могу жить ее чувствами. Когда ты пил вино, обладал женщиной, убивал или молился, я тоже чувствовал опьянение, похоть, упоение чужой мукой и даже любовь к Единому. Согласись, это стоило тех денег, которые я тебе за это платил. Правда, в последние годы ты перестал меня радовать. Ты стал пресным, как вода. Но сейчас я насыщусь тобой: сейчас я пришел за самым сладким. Знал бы ты, с каким нетерпением я ждал прощального пира. Я хочу сполна насладиться твоей смертью. Ибо умирающая душа в последний раз переживает всю свою жизнь, и я выпью ее всю. Пока твоя душа будет угасать, мучимая страхом, сомнениями и надеждой на вечную жизнь, которой не будет, я буду наслаждаться как никогда.
– Это вряд ли, – сказал Йохан Гамм, достал маленький кинжал и вонзил его в себя. Он знал, куда бить, чтобы умереть быстро.
Так вольный стрелок из города Зоц обманул самого дьявола.
Покажите мне другой глобус
Эрику Лобаху
Москва, 25 декабря 2010 год
Малая родина началась внезапно: вон там еще просто город, а вот тут пошло свое, родное, нелюбимое.
Эти садики и дворики Тёмка Костыльков помнил с раннего детства – с тех пор, как мама привезла его сюда из Кишинёва. Школа туда, булочная направо. Вот детская площадка: он качается на бревне, изо всех сил сжимая пухлыми ножками твердый толстый ствол. Вон за теми домами киоск «Союзпечати». Районная библиотека, куда он бегал тайком от друзей. Забор, где мелкие пацаны пьют сухенькое с большими. Скамеечка, на которой он – уже не мелкий, с прыщами над губой и стыдной теснотой в штанах – сидит, курит и томится по Женьке. Несколько позже на той же скамеечке Женька плачет и икает в рукав пальто: «Тёмкочка, я так не могу, Тёмкочка, я Нюше скажу». Нюша, амбал с пудовыми кулаками, рисуется в стылом воздухе, примерно там, где сейчас чернеет в сугробе полусгнивший деревянный стенд для объявлений. В девяносто четвертом стенд расстрелял из «стечкина» Веня Пхидо, Тёмкин одногруппник, с которым они вместе отбивались от жизни… Целый мир, от которого осталась только стылая декабрьская темень, в которой Тёмка плыл, как корабль – знакомым курсом.
Вот и родная пятиэтажка, классическая хрущоба. В окна нижних этажей из-за деревьев даже летом никогда не смотрело солнце, отчего в комнатах всегда сыро… Желтенькое окно, косая тень от незадернутой шторы. Третий подъезд. Костыльков стянул с руки перчатку и принялся ковыряться с домофоном, с силой вдавливая холодные кнопки в панель, вспоминая пальцами код: пип, пип, пи-и-ип. Наконец получилось: машинка противно запищала и пустила внутрь.
Он поднимался по лестнице, стараясь не смотреть по сторонам, до того все здесь было знакомо и уныло. Задержало внимание только разбитое стекло на лестничной клетке, дырка закрыта покоробившейся от времени фанерой. Эта фанерка стояла еще тогда, когда Костыльковы – веселая