Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории - Михаил Юрьевич Харитонов
Зато соседнее стекло было цело. В нем кое-как отражались местные реалии: облупленный потолок, часть лестницы, серый пластик перил, прожженный сигаретными бычками, и он сам, Артём Костыльков – высокий, голенастый, в куртке с надписью «US Force». Куртка китайская, лицо вроде бы русское, с заявкой на породу – худое, вытянутое, «для сериала». Длинные русые волосы собраны в косичку. Ее Тёмка носил всю жизнь, даже после того, как на него налезли районные гопы. Их вожак сначала вырубил Тёмку с ноги, а потом намотал его волосы себе на руку и со всеми удобствами ебашил Тёмкиной мордой о жестяную стенку гаража – бум, бум, бум. Будь стена кирпичной, вышел бы Тёмке тяжелый гуднайт, а так все обошлось кровью из носа, гематомами, утратой мобильника и модной сумочки-барсетки, приобретенной в припадке тоски по мировой культуре.
Костыльков отвернулся от окна, поднялся еще на пролет. Квартира одиннадцать. Когда-то его, а теперь Олежекова хата.
Сперва он собирался звонить, но потом увидел, что железная дверь приоткрыта – то ли ждали кого, то ли просто забыли запереть. Ключи от внутренней двери у него были старые, собственные. Олежек Тительбаум, как это ему было свойственно, не стал возиться и менять внутренние замки. Тёмке это было на руку. У него были причины сомневаться, что Олежек вот так просто откроет.
Костыльков немножко повозился с ключами. Замок поддался. Из темноты пахнуло мокрыми шубами, потом, кухней.
Войдя, он врубил свет – выключатель был все на том же месте – и критически осмотрел прихожую. Над хлипкой вешалкой вздувалась горбом навешанная в два слоя одежа: посиделки, видимо, в самом разгаре. Содрав с себя куртку, Костыльков пристроил ее на последнем свободном миллиметре колка. Не разуваясь, пошел по коридорчику, жмакая тяжелыми ботинками по хрусткой соломке, в большую комнату, откуда негромко, на выкрученном звуке, плакала Пугачёва: не хотела умирать, грозилась, что знает важные ленинградские телефоны.
Все было как обычно: тепло, в меру пьяно. Виталик Пощёкин кемарил, сложившись, как перочинный ножичек, над стаканом. Кол Сухарянин возлежал на софе, свесив тощие ноги в проход, и бухтел по мобилке про кино с каким-то Славой – то ли с Улитнером, то ли с Месяцевым, в общем, с кем-то из той эстетской тусы, в которую Костыльков не то чтобы не был вхож, но не прижился. Горбоносый юноша, Тёмке лично незнакомый, отдыхал на диванчике с бутылочкой кока-колы. Откуда-то с балкона неразборчиво базыкал Олежеков басок и постреливало чьим-то кашлем.
Тёмке не хотелось видеть ни Пощёкина, ни Колю. Он намеревался серьезно поговорить с Тителем, за чем, собственно, и пришел. Но сначала, решил он, надо полста – для порядка и храбрости.
Костыльков начал пробираться к столу, лавируя среди сдвинутых стульев. Кол его заметил, подтянул наверх черную бровь, потом уронил обратно.
– Хай, браза, – бросил он Тёмке. – Погодь, ща, не выключайся, тут ко мне пришли, – бросил он непонятному Славе и мазнул пальцем по экрану мобилки, временно отключая звук.
– Глянь, вещь, – предложил Кол, показывая аппаратик, черную коробку с блестящими железными боками.
– Крутая? – послушно спросил Тёмка.
– «Моторола Дройд Два». Андроид. Смартфон, сенсорный экран. В салоне пятнадцать, и ее нет нигде, последняя модель. Мне в одиннадцать семьсот обошлось. Хошь, продам за десятку? Денег надо по-бырому. – Сухарянин растянул губы в улыбочке, как бы намекая на что-то такое-этакое.
– Я пустой, – сказал Костыльков. – Прилёв придет?
– Прилёв на дежурстве. – Коля потерял к Тёмке интерес и снова приложил трубку к уху: – Але, слышишь меня? Ну я тебе точно говорю – это Альмодовар!
Костыльков добрался до стола, поискал глазами чистую стопку. Чистых не было. Нашел пустую солонку подходящего размера, в которой ночевали две зубочистки. Зубняшки он вытряс на пол. Оглядел стол, ища бутылку поинтереснее, но ничего лучше кристалловской не обнаружил. Плеснул в солонку, опрокинул, заел маринованным патиссончиком с чьей-то тарелки. Стало не то чтобы веселее, но как-то проще.
Балконная дверь открылась с коротким треском. По ногам хлестнуло тугим морозцем, в лицо – сигаретным дымом. Ввалился Олежек Тительбаум и две девочки – как обычно, интеллигентные, страшненькие, как щенки бультерьера. Девочек тряс колотун. Они тут же кинулись к столу: греться, пить и сморкаться в салфетки.
– Привет, – сказал Костыльков.
– А, Тёмка, – как бы обрадовался Олежек, – ты хорошо, что зашел, у меня как раз дело на сто-двести, погодь, ща перетрем. – Он наклонился над девкой и плеснул ей водочки в грязную рюмку. – Для дезинфекции тонуса. – Титель сделал вид, что удачно шутканул.
Из музцентра понеслось: «Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом!»
– Кол, наша песня, погромче сделай, – попытался распорядиться Титель. Сухарянин не отреагировал. Тогда Титель подошел к ящику и добавил звука сам. Девицы прикрыли уши ладошками.
– Олег, у меня к тебе разговор. – Костыльков попробовал добавить в голос твердости. – Отойдем.
– Отойдем, – подозрительно легко согласился Титель, наливая второй чиксе сухого вина.
Они вышли в коридор и встали напротив сортира. Тёмка инстинктивно отстранился, не желая получить дверью по лицу.
Вблизи Олежек выглядел некуртуазно: разросшаяся плешь, наетая шея, большая мужская попа. В маленьких глазках виднелась мягкая, липкая, слегка виноватая безалаберность. На покатые жиры натянут черный свитер, покрытый катышками.
– Как тебе девочки? – Олежек сделал движение подбородком. – Лика и Анжела. Аспирантура МГИМО. Зажатые только очень. – Живот его грустно выпятился и обвис. – Ты бы с ними посидел, ну там, того, поговорил как бы? – Он стал подталкивать его пузом обратно в комнату.
– Титель. Мне нужны деньги, – сказал Тёмка главное.
– Всем нужны. – Олежек почесал задницу. – Я вот тоже в поиске. Вроде наклевывается в Питере контакт, сейчас питерские ребята решают. Система-ниппель сто процентов. В Питере контакт. У меня к ним предложение на сто-двести.
Костыльков посмотрел на Тителя косо. Он примерно представлял себе, что за предложение у Олежека и как работает система-ниппель. Знать подробности, впрочем, не хотелось совершенно.
– Олег, мне нужны мои деньги, – сказал Тёмка, нажимая на слово «мои». – Которые я тебе давал в долг. С меня их трясут.
– Не боись, поможем, – великодушно пообещал Олежек. – Кто там на тебя наезжает? Ты ему вот чего скажи…
Тёмка почувствовал наконец злость. Олежек, чуть что, начинал изображать этакого распальцованного вована из девяностых.
