Душа для четверых - Ирина Родионова
– Глупости какие, – тихо сказал Палыч.
– Так позовете?
– Да.
– Чудесно. Мне нужен кто-нибудь до годика, с любящими родителями. Прямо идеальными.
– Нелюбящие не будут платить, – фыркнул он. – Шантажистка.
– А куда мне деваться?
Газельку они все же дождались, пустую и вонючую, с зевающим водителем и ободранными креслами. Юля под конец, то ли от мороза, то ли просто от прогулки, отошла, даже улыбалась немного, но все молчала, а Кристина помнила, как в первый свой раз захлебываешься эмоциями. Юле про старика говорить не хотелось: она рассказывала о детях, дочка в садике, сын учится в третьем классе, отец у них – ни на что не годный, даже туфли не может на физкультуру купить. Как снимает квартиру, дешево, но хозяйка требует от нее ремонта, грозится выселить. Что они работают вместе с Галкой и что Галка – отличная, хоть и на язык острая…
Палыч в этот момент громко расхохотался.
Он проводил Кристину до дверей, донес кофр и пообещал порекомендовать ее работы всем знакомым, может, и купит кто. В конце совсем расчувствовался, нашел в кармане лимонную карамельку и сунул Кристине в кулак.
Она сухо поблагодарила его.
Еще с улицы Кристина заметила горящий на кухне свет – значит, Шмель или спал в кроватке, или дожидался ужина вместе с Юрой. Вторая догадка оказалась верной, уже в коридоре она услышала детский смех и Юрино ужасное пение. Оставила картины в прихожей, незаметно нырнула в комнату. Даже одеяло не согревало, и Кристина пожалела, что не легла на диван прямо в куртке.
Главное, что Юра не станет ее будить.
Ивана Никанорыча было почти не слышно внутри – он шептался тихонько, вздыхал, прощался. И любовь его, далекая и слабая, отзвук никогда не встреченной им правнучки, Кристина всеми силами старалась в себе сохранить, присвоить чужое чувство.
Знала, что ничего у нее не получится, и все равно пыталась.
Глава 10
Привыкнуть друг к другу
– Оклемалась?
Маша успела задремать. От прорезавшего тишину голоса она стукнулась о стекло, подтянулась на руках и вытерла слезящиеся глаза. Заморгала беспомощно: поздний вечер, проносящиеся огни машин, витрины в предновогоднем блеске и сырой туман, в который молоковоз то нырял, разрывая своим огромным темно-желтым брюхом, то вновь всплывал из него, словно возвращающийся в порт траулер.
– Разбудил? – В голосе Сафара скользнула вина.
– Нормально, – хрипло ответила ему Маша.
Нормально – это было типичное состояние и то слово, которым она, как мокрой тряпкой, отбивалась от чужих расспросов и волнений. С Сафаром это казалось Маше нечестным, и она вытянулась до хруста в позвонках, вспоминая, где оказалась и что вообще происходит. Вдвоем они возвращались после разбора очередной двушки, где жила мать – уже и не женщина, не человек даже, последние семь лет после гибели сына она только и делала, что ждала смерти и копила с пенсии на мраморный памятник в виде солдата с ребенком на руках. После того мужика со строительным молотком в ладони, его жены с босыми ногами, после раскопок в мерзлом осиннике и нескольких походов к следователю Маша поклялась поставить волонтерство на паузу. Но долго не протянула – тем более что из дома ей хотелось сбежать все чаще и чаще. Сахарка разрешили оставить, но кот вовсю наводил новые порядки, так что…
Молоковоз ехал по городу пустым, но Маше казалось, что она слышит, как урчит в его железном животе, как тяжело перекатывается свежее молоко. Работы у Сафара становилось все меньше, «только тетрапаки столичные им подавай», но после службы он все чаще умудрялся забрать здоровую «машинешку» и, полный детского счастья, рассекал на ней по городу.
– Как кот твой? – спросил Сафар, подождав, пока Машино лицо вновь соберется складками от беспокойства.
Взвыл мобильный – восемь часов, пора колоть инсулин (в бедро, живот или плечо, но с плечами обычно помогали папа или Оксана, сама бы Маша не справилась). Она решила потерпеть до дома – ничего, на ее взгляд, не было хуже, чем колоться на людях.
Разве что голод.
С котом все было плохо, и Маша уже пережила стадию «это он привыкает», «скоро все изменится», «надо потерпеть, любить его, и все будет хорошо». В тот вечер Маша вернулась домой с побитым видом и с маленькой переноской в руках. Она уже отрепетировала каждую Оксанину гримасу, каждый прищур, каждый изгиб темно-накрашенных губ и была уверена, что на Оксанино: «Нет. Вези обратно» – молча выйдет из прихожей, но все оказалось гораздо проще. Они втроем возвращались на молоковозе, Сафар рассказывал что-то неважное и смешное, а у Маши не было сил даже улыбнуться ему. Она гладила переноску сквозь простыню и уверяла себя, что справится. Удивляло, как мысли об Оксане и Сахарке оттесняли эти голые узкие ступни, зачем он вообще их заметил, зачем растер пальцами, будто бы проверяя, окоченевшие или нет, и они были твердые, как гранит…
Оксана вышла с бокалом вина в руках. Каждый вечер в последние дни она встречала Машу с одним и тем же бокалом, и вино в нем будто не заканчивалось. Кислый дешевый запах, от которого чесалось в ноздрях, впитывался в ковры и обои.
– Голодная? – спросила Оксана с порога и прищурилась. – Чего принесла? Кота?
Маша подобралась, глянула прямо и с вызовом, кивнула.
Оксана пожала плечом и вернулась на кухню.
Даже не поверилось поначалу, видимо, это сон – Маша скрючилась на сиденье молоковоза, положила голову на переноску, на холодные тряпки и висит на ремне безопасности, ее треплет из стороны в сторону, но… Нет, все же правда. Маша пришла ужинать с переноской под мышкой – хотела достать Сахарка, показать всю серьезность своих намерений, но кот шипел и не давался. Измерили сахар: Маша сгорбилась, увидев огромные цифры на дисплее глюкометра, вспомнила недобрым словом пирожок.
– Лысый? – Оксана снова отхлебнула вина.
– Да. Старенький, надо уколы ему покупать…
– Это ты у Димы проси.
И все. Маша разогрела еду, сунула Сахарку немного вареной картошки в мундире, попила чай. Ей все казалось, что Оксана поставила ее, Машу, на паузу, – сейчас ворвется на кухню и, не повышая голоса, сделает так, что завтра же Маша поедет в приют и стыдливо оставит кота на пустом первом этаже, даже записку не напишет. Стасова тетка доказывала: лет мало, мозгов нет, зачем тебе больное животное, да еще и без родителей приперлась – самоволка, выставят тебя из дому с ним – и правильно сделают, недели не продержишься. Маша пунцовела ушами
