Душа для четверых - Ирина Родионова
– Вы знали? – Палыч снова запыхтел.
– Догадывались… Но разбираться-то никто не будет. Вот я и подумала…
– Вызовем полицию и все объясним, – вмешалась Юля, но от нее отмахнулись.
Нет таких правовых норм, нет законов, бесполезно вызывать наряд и доказывать, что деда убили. Как докажешь-то? Жил себе, пил, не выдержал – ткнул ножом в бочину и умер тихонько, дом теперь внукам перейдет.
– Я сообщу, конечно. – Палыч почесал лысину и вздохнул. – Но чтобы никаких разборок, ясно? Если хоть нос этому соседу разобьете, я лично вас и упрячу в клетку.
Внучка злобно покосилась на него и отвернулась.
– Знаю я вас, мстителей, – продолжал Палыч. – Ты тоже молодец, нет чтобы еще кого поискать, на волонтеров мне скинула, а им каково в этом говне руками ковыряться, а? Еще и новенькой! Дети же совсем, а со смертью вечно…
– И что мне, надо было оставить как есть? – вспыхнула внучка, взмахнула руками. – То ли сам, то ли убили. И воспоминания его не забирать, да? А я, может, для детей хочу древо семейное сделать, распечатать и заламинировать. От него не допроситься было, ни про мать, ни про отца.
– Так вы и не ездили к нему вообще-то, – фыркнула тетка.
Нос ее разбух, как те самые мясистые помидоры с куста, и Кристина подумала как-то равнодушно, что это может и простуда быть, и корона. Если Шмель опять заболеет – она вздернется на той самой батарее, за которой лежат мешки из-под муки.
Пришлось кашлянуть. Какая бы внучка ни была, все свои мысли волонтеры обязаны оставлять при себе. Скажешь сгоряча, и начнется: внучка заверещит, что они ни черта не знают про их семью, что дед пил беспробудно, вонял и загибался, они и его кодировать пытались, и в санаторий увозили, а он снова находил и компанию, и чекушку, и что вы вообще… Кристина присела в затертое кресло в углу, откинулась на подушку. Равиль стоял рядом, скрестив руки на груди, и готовился разнимать драку. Палыч перекрикивал чужие вопли.
Обычная история, но на новенькую, Юлю, больно было глядеть – она съежилась на полу и, казалось, вот-вот по-детски зажмет уши руками. Кристина подавила зевок: ей хотелось достать маленький акварельный альбом и набросать эту комнату, не очень-то похожую на жилье обычного алкаша. Иван Никанорыч хоть и пил, но старался то тут дощечку прибить, то вон там подмазать, держал огород в три грядки и пять кустов петрушки, кормил Матроску бездомную и других псов, которых просто некуда было подселять. Может, это ему и помогло человеком остаться, сохраниться в дряхлом теле, не опаскудиться окончательно…
Внучка схватила половник и заорала, что она любила деда всей душой, просто не хотела смотреть, как он спивается. Тетка наступала на нее, давила своим багровым носом. Равиль тяжело вздыхал.
Он ушел первым, сослался на подготовку к зачетам. Палыч отпустил и его, и Кристину, только вот она не ушла, даже задремала в кресле, вслушиваясь в жаркий шепоток огня за заслонкой, в крики и вой, в попытки передраться или переубедить. Про старика никто больше и не вспоминал, плакала на полу Юля. Потом приехал внучкин муж с новорожденной дочерью в пухлом коконе, и скандал понизил громкость почти до шепота.
Палыч переключился на правнучку Ивана Никанорыча, которую тот при жизни так и не увидел, зато теперь глядел на нее тремя парами чужих глаз. Девочку достали из конверта, развязали атласные завязки-бантики, склонились, почти сталкиваясь макушками. Она примирила всех, спящий младенец, спокойный и прекрасный, будто бы бросающий вызов стариковой смерти. Только Кристина и дальше дремала в кресле, не думая подходить. Что она там не видела? Пальцев этих мелких, светло-розовых, выпуклого или сплющенного лба?
Если уж со Шмелем не получалось, то какое ей дело до чужих детей… Шевельнулся внутри знакомым одиночеством Иван Никанорыч, Кристина подумала, что, если она сегодня найдет в магазине редьку, натрет ее с солью и съест, будет ли это последней трапезой и для распадающегося в пыль старика?
Дети, как нарочно, окружали ее повсюду. Лезли в глаза, тянулись в трамваях, напоминали – ты неполноценная, ты не любишь своего ребенка, ты хуже животного. Сквозь полузакрытые веки Кристина наблюдала, как внучка бережно берет уже свою дочь на руки, как целует ее теплыми губами в лоб, приглаживает тонкие волосенки. Обычная хорошая мать, даже противно.
Борясь с тошнотой, Кристина вылезла из кресла, взяла кофр и побрела в опустевший двор. Матроска выла под яблоней, будто бы все понимая. Над низкой избушкой висела огромная круглощекая луна, заливала сугробы желтоватым светом. Город казался покинутым и пустым.
Видимо, Кристина слишком долго стояла на едва протоптанной тропинке, запрокинув лицо: умчалась красноносая тетка, и хватало одного взгляда, чтобы убедиться – она бы спорила еще и еще и все волосы бы внучке повыдергала, если бы только этого розового младенчика не принесли. Вышла, как глубоко больная, новенькая Юля, следом за ней семенил Палыч в смешной ушастой кепке.
– До автобуса же, да? – спросил он у Кристины. – Давайте я вас провожу. Может, и такси брать придется…
Кристина послушно передала ему картины. Хрустел наст под ногами, оплакивали старика бездомные псы, поджимая отмороженные уши, расступались перед странной процессией. От запаха снега невозможно было глубоко вдохнуть, и покалывало внутри предчувствием дома, предчувствием Шмеля.
Палыч травил байки, что у него еще и не такое на вызовах бывало, смешил омертвевшую Юлю, и в половину его историй даже Кристина не верила, но ей было хорошо – просто идти вот так, пряча подбородок в воротнике, склоняться и зачерпывать снег рукой, лепить влажные, крепкие снежки… Будто и не существовало ничего плохого. Будто не надо было как-то воспитывать в себе мать.
– Виталий Палович, – в конце концов решилась Кристина, – а вызовите меня на ребенка как-нибудь. Маленького. Совсем.
Палыч сбился с шага и трусливо оглянулся на Юлю, но та слишком глубоко ушла и ничего не слышала.
– Ты сдурела такое просить?
– Есть немного. Но вы все равно зовите.
– Ты же прекрасно знаешь, что память маленьких детей под запретом. Я не могу.
– Прекрасно знаю, конечно. Как родственники вам конвертик в карман засовывают, а вы звоните проверенным людям и все спокойно решаете, только тайком. То одного волонтера в придачу к родственнику, то сидельца оформляете, то детей, то шизофреников – просят же, как людям отказать. Все от большого сердца.
Снова подумалось про Галку. Палыч насупился, даже кофр теперь нес, отстраняя его от себя. Кристина спокойно вышагивала рядом и
