Душа для четверых - Ирина Родионова
И Маша любила его в ответ так сильно, как только могла.
Он все это время сидел и задумчиво рассматривал ее, чуть склонив голову. Она видела всполохи света в его зрачках, он будто бы вместе с ней видел искореженную, словно изжеванную коляску, которую оставили на обочине; как маленькая Маша в этой коляске, словно под панцирем, ползла до первого папы, настоящего; как фельдшер скорой помощи наспех обрабатывала раны и всю дорогу до приемника гладила Машу по слипшимся от крови волосам.
– Кот. Сахарок. Он жил у той бабули, где мы вчера убирались. – Маша усилием воли вернулась в реальность.
– Лысый? – Папа склонился, пытаясь заглянуть в переноску.
– Да, чуть-чуть шерстка есть на шее, но у Оксаны ничего не должно, ну, из-за аллергии появиться… Он старенький уже, болеет. Будем уколы ему делать.
Щелкнул замок, и переноска открылась. Сахарок, будто только этого и дожидался, зашелся рыком. Папа разглядывал кота, лицо оставалось расслабленным и спокойным. Прошла минута, две, а затем он резко сунул руку в переноску, схватил Сахарка за загривок и, не обращая внимания на кошачий визг, выволок на свет. Сахарок сжал тонкие морщинистые веки, взбрыкнул всем телом, выгнулся, но папа держал крепко.
– Сахарок, значит… – сказал он в задумчивости.
Маша ждала. Она сразу убрала переноску на пол, чтобы не дать коту шанса на отступление, прислушалась. Папа рассматривал расчесанные болячки на голове у Сахарка, впалые бока и раздутый живот, серо-розовую бархатистую кожу. Кот глядел черными, сузившимися от ярости глазами, он явно хотел вырваться и вскрыть папе горло.
Папа погладил кота пальцем по хребту.
– Ты уверена? – спросил у Маши.
И Машу прорвало. Она столько репетировала речей, подбирала слова, думала, как будет оправдываться перед Оксаной и вымаливать для Сахарка жизнь в их квартире, что теперь фразы эти, невысказанные, потрескивали внутри горячим красным углем. Маша вскочила с места, Маша бегала из угла в угол, Маша размахивала руками. Она барабанила, как гвозди заколачивая, надеясь, что хотя бы пара из них прошьет папу насквозь.
Она говорила о том, какая чудовищно несамостоятельная, слабая, что ей скоро поступать в институт в другом городе – да, обязательно в другом, – а она ничего не может сделать сама. Что боится лишний раз попросить в автобусе об остановке, что стесняется своей робости, несамостоятельности, диабета. Даже выглядит Маша как мясистый хряк, ей надо побольше гулять и поменьше жрать, но даже этого она сделать не может! Как беда – она бежит плакаться к папе, и папа долго с любовью гладит ее по жирным плечикам. А когда надо в школе разобраться с документами, приезжает Оксана и все делает сама.
А ей, Маше, пора бы научиться быть человеком. Научиться брать ответственность хотя бы за небольшое, но дело, готовиться к новой жизни и взрослеть, в конце-то концов.
– Вот это вот чудо – то самое небольшое дело? – Папа приподнял Сахарка, и тот взглянул на Машу почти с обидой. – Старичок с уколами и диетой?
– Да! – гаркнула Маша, переполненная волнением и страхом.
Это, в конце концов, один из последних ее шансов решиться на что-то большее, чем не сделать домашку по русскому или съесть кусочек шоколада с сахаром. Если она в очередной раз сдастся, даже не попробовав, – откуда ей наскрести в себе хоть немного уважения? Она уверена, что справится. Научится ставить уколы, будет кормить Сахарка по часам. Снова завела разговор про Анну Ильиничну и снова не нашла слов, чтобы описать ее любовь к коту, махнула рукой.
– Ну, – дождавшись, пока она выговорится, выдохнется и встанет перед ним, глядя влажными и печальными глазами, он освободил одну руку и поскреб переносицу, – значит, полная самостоятельность. Потом не жалуйся только. Лекарства я куплю, чего ему из продуктов надо, тоже напишешь. Но всем будешь заниматься сама, договорились?
– Да!
Он поднялся, спустил Сахарка на пол и попытался погладить его за ушами, но кот пулей влетел под диван и забился в угол. Маша крепко обняла папу двумя руками – она и не сомневалась, что он поддержит ее решение, но отчего-то без конца тряслись поджилки. Выглянула из спальни Оксана, прошла мимо них, словно не заметив. Папа гладил Машу по спине.
– Но я тебя предупреждаю, что будет очень тяжело. Ты не представляешь себе насколько. И ты должна быть к этому готова.
– Я готова!
– Ничего ты не готова. Но и эту проблему мы, если что, решим…
Оксана вернулась в спальню, и папа, шутливо Маше отсалютовав, ушел за ней. Маша опустилась на ковер – ей казалось, что квартира вертится и перекручивается, что сил у нее осталось ровно на один взмах ресницами, что день этот не закончится никогда. Спать она легла не у себя в комнате, а в гостиной – расстелила простыню на собранном диване, под которым прятался Сахарок, только бы быть с ним рядом. Лежала в темноте и шепотом рассказывала воспоминания, эмоции Анны Ильиничны, будто он мог ее по-настоящему услышать, понять.
Услышала Оксана, пришла и отправила Машу в ее комнату, заявив, что нечего бормотать по полночи. Сахарок так и не появился.
А наутро Маша проснулась первой, и в этом ей повезло – Сахарка рвало всю ночь, и ковры, полы и даже кресло оказались перемазаны розово-желтой жижей. Кот принципиально стороной обошел старый лоток и в довершение всего наделал кучу в нескольких сантиметрах от песочного наполнителя. Так что вместо измерений сахара, быстрой зарядки и завтрака Маша все утро бегала с тазом и тряпками в руках, уговаривала Сахарка не расстраиваться, со всеми бывает.
Это и правда было только начало, но Маша была настроена на дружбу, любовь и счастливый конец.
Молоковоз угодил колесом в яму, кабину встряхнуло, Сафар пискнул и расхохотался от этого. Маша улыбнулась ему – в кабине было уютно, не хотелось даже думать о плохом. На зеркале покачивались замызганные одноразовые маски, Сафар недавно переболел и все еще не чувствовал запахов, но тут, в молоковозе, для Маши было куда безопаснее, чем в автобусе. Поняв, что никаких откровений от нее он так и не дождется, Сафар прокашлялся:
– Я это, чего попросить-то хочу… Разделишь мои воспоминания с родственниками?
– Тебе лет-то сколько? – хмыкнула Маша, но Сафар не ответил шуткой
