Благодать - Пол Линч
Она сидит у порога, предоставляет воздуху сделать свое дело. Слушает дикую байку ночи. Это ожиданье усталости. Желанье изгнать из дому вонь. Желанье летних ночей, когда небо чисто, чтоб звездам мерцать с неким намеком на жару. В доле внизу крестьянская усадьба мигает каждым окошком до тьмы, и мир смыкается вокруг него. Чуть погодя Колли говорит, что, небеси, это такое? Она вычерчивает тьму, пока не углядывает это, некий странный, медленно движущийся шар света. Он, кажется, появился из дома, но, может, и нет. Желтеющая пылинка движется ровно и целенаправленно, словно кошкин глаз, пойманный свечным светом. Она думает, это скорость ходьбы. Кто-то вышел проверить живность в снегу. Затем свет исчезает.
Ни единой души ни видать ни слыхать, ум ее странствующий взгляд в ночной тьме. Пытается отдумать обратно все, что успело случиться, все лихо мира сведено к черноте и неподвижности.
Значит, вот это и есть свобода, думает она. Свобода – это когда ты волен исчезнуть с лица земли и никто не узнает. Свобода – это твоя душа в пустоте ночи. Свобода – вот эта тьма, столь же великая, как то, что объемлет собою звезды и все, что под ними, и вместе с тем кажется ничем, не имеет ни начала, ни конца, ни середины. Свет дня морочит тебя, и ты думаешь, что зримое тобою – правда, он ведет тебя по жизни с мыслью, что все тебе знамо. Но правда в том, что все мы сноброды. Мы идем сквозь ночь, коя есть хаос и тьма, и она вечно держит свою правду при себе.
Кошачий глаз света возникает вновь, и она смотрит, как покачивается он, как надежда, двигаясь к усадьбе в доле внизу.
Колли говорит, это отравитель лошадей – вот это кто.
Это вполне может быть человек, затевающий дурное.
Может, это вообще не человек, может, еще одна ведьма, а мы живем в долине ведьм.
Может, это горящий глаз пуки.
Может, это контрабандисты за делом или… хе!
Что?
Это просто кто-то из усадебного дома пошел в нужник похезать.
А теперь спать, завернувшись в вонючие тряпки, спичка в кармане. Она закрывает глаза и пытается именовать ночные звуки, мамин голос у нее в ушах: стоит назвать звук, и он тебя больше не тревожит.
Вот громыхает окном ветер. Вот снег капает с кровли. Вот… Колли, что это?
Колли шепчет, спорим, ведьма.
Она жмурится, чтобы лучше слышать. Снаружи движенье, хруст снега под копытом или лапой. Надеется, что это животное.
Говорю тебе, ведьма!
До чего ж холодно, и все равно она проваливается в сон без сновидений, что длится до тех пор, пока не навещает ее старуха. Тень, а следом очерк, а затем и голос, нацарапанный в воздухе, кислое дыхание – женщина склоняется над ней: эй, девчоночка, эй, девчоночка, проснись – и она сперва осознаёт этот голос как материн, а затем как чей-то еще – эй, девчоночка, эй, девчоночка, проснись – и она пытается пробудиться, пытается встряхнуться и пошевелить ногами, но они все еще спят – проснитесь, ноги! – или, может, это ведьма лежит поверх нее, прижимает к полу, и она отказывается открывать глаза, хочет выбежать вслепую прочь из дома, убежать в утреннее солнце и бросить все это позади, а ведьмина рука хватает ее запястье, и ведьма трясет ее, говорит что-то, никак не разобрать, – не смотри ей в лицо! – но она медленно открывает глаза и видит сморщенную, тощую, как ветер, женщину, та стоит над ней с бородатой той улыбкой, вместо глаз – монетки, шепот из зеленой улыбки, что звучит сиплым зверем, – не слушай! – ведьма хватает Грейс за горло, и та не может дышать, и ведьма говорит, это славное место, это славное место, но ты должна сперва похоронить меня, ты должна сперва похоронить меня…
Дрожа, она просыпается в мягчающий свет.
Пальто намоталось на шею.
Значит, был это пес – полоумный круг отпечатков лап в снегу, и все вокруг ковром-бело, а вроде бы март, говорит она. Пытается угомонить стучащие зубы, грезит об огне, что прыгает с единственной спички, а если не прыгнет, она прольет огонь с неба, криком высечет огонь из деревьев.
Останавливается послушать – прилетает по воздуху далекий скрежет, быть может, работает мельница.
Колли говорит, если неподалеку мельница, значит есть и город, может, вон за тем долом, могли б разжиться бакуном и спичками – у меня во рту все чешется по табаку.
Она собирает в ком старые тряпки и обкладывает их хворостом и дровами. Одинокая спичка извлечена из кармана. Грейс мнет ее в пальцах, говорит, теперь она высохла, но я не хочу это делать.
Колли говорит, оно делается так.
Спичка вспыхивает и поджигает растопку.
Она говорит, это чудо.
Он говорит, нет, это уменье.
Она связывает ветки в веник и подметает в лачуге. Это славное место. Это славное место. Так, Бран и Финбар, садитесь вон там. И ешьте крапивный суп, что я вам сварила. И не отходите от огня. Бран, а ну оставь это! А ты, Финбар, хватит дергать его за волосы. Финбар! Ты перестанешь или нет? Бран, не трогай, я сказала.
Позднее она говорит, что ты теперь думаешь про это место, Колли? Ушел запах?
Я б сказал, его теперь можно пережить.
Она увязывает хворост и обнаруживает в снегу топорик. После к порогу приходит пес. Страннейшее с виду существо, наполовину пес, наполовину волк. Пес наблюдает за ней без души в глазах. Она пробует подманить зверя, но тот не идет, ребристая серая шуба потерта и лысеет. У пса странная походка боком, осторожная, думает Грейс, словно он ждет, что ты на него прыгнешь. И только тут она замечает у пса на шее заживающий рубец от ножа.
Вот так сон, от которого она просыпается, – сон о мертвом теле и о том, что она причина его смерти, ум вопит, убийца! – бо это она убила старуху и закопала ее тело в лесу, и все же почему-то не помнит ничего, пока не снится ей этот сон, словно некая ипостась-дитя произвела труд убийства и забыла, праздная мысль, упрятанная подальше, и вот возвращается она во сне подобно тошной виновности, что преследует и пожирает ее, словно убийство можно так запросто позабыть, – и теперь она знает, где погребено тело, потому что видит это во сне, и теперь знает она,
