Благодать - Пол Линч
Возвращается она из своих потемок оттого, что в нее тыкают палкой. Она смаргивает в боль-свет, закрывает глаза, видит горенье звезд, звезды выгорают и обновляются, словно некое несусветное виденье, кабы не было за ним столько боли. Над нею стоит какая-то малявка, девчушка, лицо застывшее синее. Она видит, что солнце высоко и скрыто за тучей, знает, что проскочило уже полдня. Девочка тыкает ей в ногу веткой и все повторяет что-то невразумительное. Ой простил ты до лица. Ой простил ты до лица. На слух кажется какой-то детской песенкой. На девчушке платье из фланелевой попоны.
Она пытается сесть, боль рассекает ей голову. Фу, думает она. Меня разрубили надвое! Меня обезглавили! Щурится на девочку, а затем кричит на нее, брысь отсюда. Видит далее по дороге наблюдающие глаза другого ребенка, мальчонки. Ты что там говоришь, малявка?
И только тут замечает она, что ферма исчезла. Нет ее, словно провалилась в пустоту, от которой Грейс только что пробудилась. Это другое место. Не стало низкого холма, что подымался от той узкой фермы. Лишь плоские распаханные поля, и ни единого холма в дальнем далеке, и не понимает она, почему покрыта глиной и листвой. При попытке встать накатывает рывками тошнота, окружающий зримый мир кренится у нее в глазах.
Она думает, мне вдарили в голову! Этот дикарь притащил меня сюда. Колли? Колли! Ты где?
Колли говорит, мне голову раскололи.
Что они со мной сделали? Нас привезли сюда на телеге, как думаешь?
Она ощупывает себя, словно опасаясь обнаружить переломанное. Болит одна лишь голова.
Колли говорит, думаю, нас притащили сюда через канавы, волокли, как клятый куль.
Ей видно, что малявка ее боится, глядит, как этот глиняный парень пытается встать на дороге, странно клонится, отрыгивает пустым желудком. Дитя делает быстрый шаг к ней и машет на нее веткой, словно некой чародейской волшебной палочкой, бормочет то же невразумительное, слова, что кажутся Грейс неким злым заклятьем чудно́го развоплощенья, и уж точно так оно и есть. Девочка отбегает, но слова остаются. Грейс обирает с себя веточки и листья и наконец понимает, что́ девочка говорила.
Отрастил ты деревца. Отрастил ты деревца.
Она встает и глазеет на дорогу ошалело и немо. Начинает идти, и мысль лупит ее, словно вторым кулаком. Где мое одеяло, Колли? Моя сума? Куда они делись?
Она бежит туда, где себя обнаружила, обыскивает дорогу и канавы.
Он говорит, похоже, оставила это все в хлеве.
Она оглядывает небо и безымянные поля, но мир отряс с себя направления. Следовать остается только за солнцем. Она прижимает руки к голове. Голос ее шепот. Нету, у меня больше нету, забрали. Роется в мыслях, ищет хотя бы тень того человека, что ударил ее, но обнаруживается лишь загадка, безмолвие, тьма. Проверяет карманы. Нож все еще при ней, а вот части от плуга, которые украла, у нее забрали.
Скажи, Колли, что по-настоящему, а что нет? Что естественно, а что неестественно?
Это новая загадка такая?
Ей хочется злиться на себя за то, что она такая бестолочь. Хочется злиться за то, что ее постоянно обдуривают. Хочется взреветь о том, что принесет ей холод в отсутствие одеяла. Но наружу рвется смех, насыщенный, густой и нетрудный, как дыхание, и Колли только и остается, что смеяться вместе с ней. Они идут по дороге, ревут от хохота под скворечным небом, птицы в едином своем очерке трепещут тьмой и светом.
Она думает, смех сам по себе есть загадка. То, как болит от него грудь, и вместе с тем приносит он столько удовольствия. Оставляет тебя полым, как барабан, и при этом наполненным.
Наблюдает, как скворцы принимают очертанья дождевой тучи, а затем рассыпаются исполинскими каплями, провозвестниками того, что грядет, – дождь в нахлестах до того тяжких, что промачивают ее насквозь. Она хохлится на ходу, двигается как нечто притонувшее. Когда отыскивает какое-то вечнозеленое, чтоб под ним сесть, Колли вновь принимается хихикать.
Веселье это надо прекращать, Колли.
И вот опять понеслась, хихиканье взмывает смеховыми уханьями, падает к земле сипом. Она хохочет потому, что все совсем наперекосяк. Она хохочет потому, что больше не знает, что по-настоящему, а что нет. Суть ли люди то, кем себя именуют. Все ли сказанное имеет смысл. Все ли уловка, весь мир ли выдуманная байка. Может, вот так человек и вырастает. Вот чего они тебе не рассказывают. Что настоящность этого мира в его враках и обмане. Что настоящность этого мира все то, чего тебе не увидеть, все то, чего тебе не познать. Что хорошее в жизни лишь одно, твое детство, когда все известно наверняка. Она хохочет так сильно, что уж и не понимает, смеется она или плачет и одно и то же ли они оба два.
Она смутно понимает это до того, как оно приходит в движенье как мысль. Сперва на ресницу, затем на подбородок. Влажно чувствует на костяшке. Из навсегда налетает градопад. Она с ужасом смотрит, как лениво нисходит он. Весна задом наперед, думает она. Надо двигаться дальше. Надо лыбиться и терпеть. Не скрипи зубами, не то холод схватит тебя за мышцы. Колли, спой мне песню!
Но Колли умолк. Она идет, ладонью держась за больное место на голове, смотрит, как град превращается в снег.
Наконец Колли говорит что-то, но лишь шепотом.
Она ему, что ты сказал?
Он ей, я сказал, стало быть, вот как выглядит конец света… мне всегда было интересно.
Чистополье заперто под неповоротливыми тучами, те донимают его снегом. Стайка хижин в стороне от дороги, Грейс стучит в каждую дверь, но лишь одна открывает ей закрытое лицо. Взгляни на себя хорошенько, говорит Колли. Ты вся в крови и дряни. Так быстро на этот раз продернуло ее холодом. Дорога громадность безмолвия.
В поле зрения попадает работный двор, погруженный в смятую тишину. Она видит горы шлака, уже тронутые белизной, рабочие лачуги, где может найтись кров, а то и огонь. Высматривает признаки дыма. Две черные собаки вдруг бросаются к ней, клацая зубами, и
