Благодать - Пол Линч
Отпускает запястье и не видит, как она держит лезвие на одной прямой с его сердцем.
Сразу видно, ты славный малый. Оп!
Звать его Волдырь. Она с ним курит в темноте, слушает, как губы его чпокают после каждой затяжки. Следит за ним ушами, как он укладывается на солому, нескончаемый шорох человека, пытающегося устроиться поудобнее, его кашель оставляет ее без сна.
При дневном свете она видит, что он безвозрастный и заточил себе на зубах острые кромки. Желтые глаза подают знаки некоего сокровенного безумия. Тело излагает повесть дороги, думает она, лицо исполосовано шрамами, костяшки растрескались, и как ему нравится жечь спички вплоть до черных своих пальцев. Задирает рубашку, показывает ей синяки, разбросанные у него по туловищу. Говорит, из моего им только спички и достались, а я одному рот на затылке обустроил. Оп!
Главное правило, говорит Волдырь, обустроить себе морду пса. Носи с собой напильник и обтачивай зубы. Глянь на мои, например. Надо выглядеть страшней всех вокруг. Лихо тогда глянет на тебя и сбежит. Опиливать зубы еще и развлеченье по ночам, когда больше заняться нечем.
Вот еще правило. Странствуй медленно. Спешить на пути своем по дорогам ни к чему, поскольку тот, кто спешит, опаздывает жить. Все эти новые люди, каких видать на дороге, ничего не понимают в странствовании. Ходят со слепым взглядом. Лучше идти по дороге медленно и слушать болтовню деревьев да птиц, тогда что-нибудь, может, узнаешь. А также углядишь разные возможности, когда они представятся.
Вот еще правило. Всегда мойся в холодной воде. Давно известно, что холодная вода лечит ломоту и боли. А еще ограждает от болезней. Но надо удостовериться, что вода чистая, а не бурая с болота, потому что в такой есть отложения, какие проникают под кожу и разъедают мозги. Если кажется, будто я странноватый на голову, это оттого, что я вырос в местах, где вода только бурая.
Вот еще правило, коли говорить о нечистоте: держись подальше от железа, особенно от чугуна. Почему, не знаю. Близко не подходи, не садись и не прикасайся. В них есть заразные примеси, от каких под кожей раздраженье. И головные боли. Много боли в голове я себе заработал, опираясь на старые ограды.
Вот еще правило. Смотри, из какого колодца пьешь. Иногда в них бывают больные звери, которые туда упали. Лежат там и гниют в воде, от этого в ней загрязненья, а потому пьешь ты ту хворь, которая зверя убила. Я знаю по крайней мере двоих, кто умер от мозговой гнили, какая передалась от больной скотины. Я б сказал, первым делом хорошенько понюхай колодец, если получится. Затем осмотри воду.
Вот еще правило. Нет никаких правил. Оп! Дело теперь к худшему. Страна голодает. Мир катится нахер. Старые времена ушли, понимаешь, о чем я? Мы катимся к худшему. Вот что я думаю. Но что б там Господь всемогущий на небесах ни желал, пусть Ему будет так, лишь бы за старым Волдырем присматривал.
По ночам она слушает, как он разговаривает с собой, несуразные слова, беседы с покойниками. А затем приходит ночь, когда слышно, как некто – кажется ей, мужчина – пытается забраться на чердак. Она берется за нож, прикидывает, не пригласил ли Волдырь сюда какого-нибудь своего дружка ее обокрасть. Волдырь крадется к двери на чердак, а следом она слышит стук, кряхтенье и матерщину.
Волдырь шепчет, я только что какого-то мудака с лестницы сбросил.
Она уверена, что слышит вдали плач младенца. А может, это кот, думает она, иногда не уловишь разницу.
Она думает о старых байках скитальцев, какие слыхала у очага в Блэкмаунтин, от тех, кто проводил ночь в чужом доме; вечное предложение крова и уюта. Дивных-пука под личиной чужаков люди в дом приглашали, таково было гостеприимство. Минули те дни, а может, все это выдумки, и не славно ль было давать укрытие от холода всем и каждому, но как знать наверняка, что это не ночные побродяги, кто обкрадет тебя, даже если при них ребенок?
Волдырь спит под дверью – на всякий случай, говорит он, может, их там еще есть. У тебя палка или что другое имеется? Надо стеречь место, где спишь, пуще жизни. Ты меня впустил, но ты редкий хороший малый. Если их пустить, они тебя оберут, а то и порежут. Надо показать им, кто тут главный.
Просыпается она, заслышав, как Волдырь роется у нее в суме. Шума столько, что и целый дом перебудить хватит, не говоря уж о кашле. Она машет ножом у него перед носом, он сдает назад.
Говорит, у тебя, значит, нож был всю дорогу. Я просто не даю тебе расслабляться, парнишка.
Она смотрит, как он пятится к чердачной двери, затем спускается по лестнице. Когда остаются видны лишь голова и плечи, он останавливается с улыбкой, и она думает, что, возможно, запомнит это лицо навеки, как рот его гранен яростными зубами, но вместе с тем как не в силах Волдырь спрятать этот взгляд утраты в глазах.
Выкрикивает, держись в тепле, парнишка! Я чую лихо в воздухе. Передай всем, Волдырь говорит оп!
Колли говорит, вот погоди, сама увидишь, он сегодня вернется с остальными. И она шагает, пока не находит на чьем-то узком крестьянском дворе хлев, пол в нем сухой, и потому сойдет, и теней здесь хватит, чтобы днем в них спрятаться. Она ощущает, как повертывается в воздухе острие ножа, бо, что ни ночь, делается холоднее, и кто вообще сказал, что сейчас весна?
Она лежит на старой тряпке, испятнанной плесенью, держит одеяло у самой шеи, поверх натягивает джутовые мешки. И все равно холод заходит в двери, и взбирается на нее верхом, и дотягивается по полу цепкими своими руками. Она лежит без сна, думает о грядущем утре и не обращает внимания на то, какие там твари по ней снуют.
Днем тихая, как мышь, бо ферма принадлежит суровому дядьке. Когда он заходит в хлев, она стоит в углу, затаив дыханье. Смотрит, как он гонит от своих дверей чужака за чужаком, спальпиней ли, нет ли, просящих работы или кроху еды. Смотрит, как сидит он на табурете в углу двора, чинит упряжь, пальцы уверенные и терпеливые, зато прыткие и грубые с загривками его детворы, толкает он их да тягает, орет, как на собак. Как бы хотела она подойти к его двери, но
