Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
* * *
Какой-то утомительный маятник,
нервная осцилляция, периодические полупанические колебания: Кирилл верил словам Александра Сергеевича, пока слушал его, но стоило остаться одному – и вера куда-то пропадала. В присутствии Броткина аргументы, посвященные «ничейной смерти» шахмат, представлялись убедительными, объяснения – логичными, доказательства – почти несомненными. А потом Кирилл выходил на улицу, встряхивал головой, будто бы отгоняя морок, и со всей ясностью понимал, что все услышанное было фантазией, бредом, не могло иметь никакого отношения к реальности. Но тем не менее идеи Броткина постепенно проникали в сознание молодого человека (как диагональные фигуры проникают на ослабленные черные или белые поля), и где-то в глубине души Кирилл уже чувствовал, что его поймали, что от услышанного не отмахнуться, что рано или поздно желание раскопать правду, внести окончательную ясность всецело овладеет им (и только Каиссе известно, к каким подтолкнет поступкам). И, чем более отчетливым делалось это глубинное чувство – тем страшнее становилось Кириллу; тем сильнее он сопротивлялся неизбежному, тем больше радовался любой возможности отвлечься от одолевавших его размышлений. (Особенно тяготила его мысль о возможности существования другой статьи Крамника. Уж не совершил ли Кирилл ошибки? Ведь в алфавитном каталоге в ЦДШ было две библиотечные карточки со статьей «Перепродумать шахматы». Но на обеих стояла одинаковая дата – 2024 год. Вот только зачем заводить две карточки на ту же самую статью? Бонклауд! Что, если на второй карточке значился именно 2042 год – и Кирилл недоглядел, зевнул эту неожиданную рокировку? (Не умея остановиться, Кирилл тысячи тысяч раз прокручивал в уме ситуацию поиска, пытался воспроизвести перед мысленным взором изображение второй карточки. 2042? Нет, все-таки 2024. Точно. Или не точно? Или 2042? Число расплывается перед глазами, четверка и двойка пляшут, ловко меняясь местами, оказываясь то слева, то справа друг от друга.
Каисса, как узнать? Как выяснить?
Как успокоить сердце и ум?
Как заснуть посреди ночи?))
Вот почему Кирилл с такой охотой и видимым энтузиазмом отправился на заседание исторического факультета, куда пригласил его по телефону Иван Галиевич. В самом деле, сплошные позиционные плюсы и никаких минусов: a) появлялась реальная возможность переключиться с вопросов «ничейной смерти» на что-то куда более конструктивное, b) интересно было посмотреть, как вообще проходят подобные мероприятия, c) должности ассистента преподавателя, обещанной Уляшовым и так заманчиво мерцавшей впереди, следовало соответствовать уже сейчас (не дожидаясь сентября). Только Майя почти обиделась, и сказала, что ей скучно дома одной и что она хотела пригласить Кирилла в гости, а он вместо этого предпочитает идти на какое-то заседание, и чья это вообще идея – созывать факультет в июне? (Кирилл должен был принести извинения и клятвы вечной любви, и все равно переживал, считая себя виноватым, пока не получил от подруги СМС-сообщение: «Ya e2 ne rasstroilas’, no ladno. Poydu guliat’ na Karpovku. Lublu tebia».)
Когда Кирилл пришел, конференц-зал был уже полон.
Народу человек пятьдесят; Иван Галиевич Абзалов сосредоточенно записывал что-то в блокнотик, Борис Сергеевич Зименко, смеясь и болтая с соседями, доедал бутерброд. А возле самых дверей на Кирилла наткнулся Д. А. У.: «Ага, дорогой Кирилл, здравствуйте! Ну, как движется работа? Много уже успели написать про нашу тишайшую Итальянскую партию?» (Как обычно, ответов Д. А. У. не дожидался; вместо этого он почти сразу попросил Кирилла о помощи. – Вы же бываете в доме Саслиных? – Да, бываю (здесь Кирилл слегка покраснел). – Отлично! Я тут собрал для Феди… то есть для Фридриха Ивановича… небольшую стопочку книг, он просил. Вы могли бы передать их, если вам не трудно? – Разумеется, Дмитрий Александрович!) Кириллу хотелось бы поговорить с Уляшовым подольше, но зазвенел колокольчик, и на кафедру поднялся Заур Рафикович Аминов – декан исторического факультета, член-корр. Академии наук (и тоже ученик Д. А. У.).
– Коллеги, – Аминов поправил клетчатый галстук, – я прошу прощения, что был вынужден побеспокоить вас в этих числах, и выражаю признательность всем, кто смог прийти; дело в том, что у нас на повестке дня образовались два срочных вопроса, один из которых внушает, скорее, радость, а второй, увы – тревогу. Начну со второго, так как речь идет, ни много ни мало, об эвентуальном нарушении постулатов Уляшова.
Кириллу показалось, что при словах о «нарушении постулатов Уляшова» публика в зале натурально ахнула. Сначала суть дела разъяснял Аминов, потом на кафедру вышел сам Дмитрий Александрович, принялся грохотать мощным басом. (Позиция из этих разъяснений вырисовывалась весьма любопытная. До сих пор «четыре постулата Уляшова» представлялись Кириллу почти святынями, покуситься на которые мог бы только безумец (и такая точка зрения разделялась всеми на историческом факультете СПбГУ). Однако в действительности систему «четырех постулатов» регулярно пытались разрушить; кто-то искренне считал, что она мешает развитию страны, кто-то слишком далеко заходил в научных исследованиях, а кому-то, по-видимому, не давали покоя слава и влияние Д. А. У. Сравнительно недавно, напоминал Аминов, Уляшову пришлось бороться с историками-ревизионистами. Они называли себя последователями Сергея Воронкова, в начале XXI века разоблачавшего «культ Ботвинника»; но Воронков все-таки был мэтром исторической науки и высоким профессионалом, а его якобы наследники вместо серьезных работ смогли породить лишь серию злобных брошюрок: «Спасский без глянца», «Широв без глянца», «Карякин без глянца». Подобные действия нарушали сразу третий и четвертый постулаты Уляшова, и на срочно созванном заседании Совета по науке и культуре при Правительстве РФ историки-ревизионисты были разгромлены. Теперь же явилась другая опасность: некий профессор Алексей Федин из МГУ (аналитик по образованию, сначала занимавшийся легкофигурными эндшпилями, а затем поиском усиления Английской атаки против варианта Найдорфа в Сицилианской защите) написал работу в жанре контрфактической истории – то есть попытался реконструировать исторические события, которые никогда не происходили. Предшественником такого подхода Федин объявил самого Тита Ливия, в IX книге Ab urbe condĭta[53] подробно разбиравшего вопрос об исходе гипотетической войны между Древним Римом и Александром Македонским. Федина же интересовало, как мог бы развиваться матч между Фишером и Карповым в 1975 году, не откажись Фишер играть. Опираясь на глубокий анализ других партий Карпова и Фишера, учитывая стилистические особенности игры двух великих чемпионов, принимая во внимание дебютные новинки, позднее примененные Карповым, и используя сложный математический аппарат, Федин сгенерировал все партии возможного матча (по мнению профессора, победу одержал бы Карпов: + 10 – 8 = 36) и попытался продумать, как это событие повлияло бы на дальнейший ход шахматной истории и на творческую эволюцию следующего поколения игроков (включая Каспарова, который в контрфактическом прогнозе Федина становился чемпионом мира на целых пять лет позже). Книга Федина произвела фурор и крайне обеспокоила всех шахматных историков. Во-первых, это выглядело наглостью и откровенным нарушением демаркационных линий – в историческую науку лез аналитик! Во-вторых, Федин не думал останавливаться и обещал теперь реконструировать матч 1946 года Алехин – Ботвинник (не состоявшийся из-за смерти Алехина); куда мог завести подобный волюнтаризм? В-третьих, скандальная слава профессора грозила смутить множество молодых умов. Уляшов считал, что Федин открывает ящик Пандоры; Аминов считал, что Федин специально атакует постулаты Уляшова; все считали, что Федин разрушает стабильность российской шахматной культуры. Консенсус был налицо; оставалось решить, как быстрее справиться с поветрием контрфактической истории (у которой уже нашлась масса поклонников).)
После бурного обсуждения «зарвавшихся аналитиков» перешли к более приятному вопросу: 17 августа исполнялось сто семьдесят лет со дня рождения Ботвинника, в связи с чем организовывались масштабные празднования – и университету поручалось провести научную конференцию, посвященную идейному наследию классика. По словам Аминова, другие факультеты уже представили список докладов, и только коллеги с истфака до сих пор медлят. «Программа получается любопытная, мультидисциплинарная, – говорил Аминов, – заявлены сообщения о работе Ботвинника на Иовской ГЭС, где был установлен созданный им асинхронный генератор, о патенте на конструкцию „прыгающего танка“, полученном Ботвинником в 1940 году, о статье „Возможна ли социалистическая революция
