Паромщик - Джастин Кронин
– Если серьезно, я не въезжаю.
– Вот и я тогда не въезжал, – засмеявшись, признался я. – Но нашлось то, что вызывало во мне отклик. Это называлось «эмоциональным восприятием». Если в двух словах, речь о способности понимать чувства других людей. Там я всегда получал самые высокие оценки.
– Значит, наставник посоветовал вам стать паромщиком?
– Представь себе, нет. Он посоветовал мне стать юристом. А я меньше всего хотел погружаться в дебри юриспруденции.
Взглянув на Кэли, я увидел, что она зевает, не стараясь скрыть это.
– Извините, – спохватилась она. – Рассказывайте дальше.
– Скучная история, правда?
– Ну… есть такое. Напрасно я спросила. Хотя про способность понимать чувства других людей мне понравилось.
Разумеется, не все было так просто. На меня сильно повлияла мама, но я тогда был слишком молод и не понимал этого. До трагического происшествия с ней оставалось еще много лет, однако я укрепился в мысли, что уже тогда увидел признаки грядущей беды и что решение стать паромщиком было символической попыткой предотвратить ее; попыткой взломать код таинственной внутренней жизни мамы, дабы разделить с ней ее тайну.
– Можно задать еще один вопрос? – проговорила она; я кивнул, глядя в сторону моря. – Почему вы ни разу не спросили про мой шрам?
Вопрос застал меня врасплох. Я давно перестал думать о Кэли как о «девочке со шрамом».
– По правде говоря, я вообще забыл о нем.
– Да будет вам, – недоверчиво усмехнулась она и выпучила глаза.
– Честное слово, мне он не кажется таким уж заметным.
– Значит, вы – первый, кто так думает.
– Кэли, шрамы есть у многих. Иногда – внутренние, невидимые. Но от этого они не перестают быть шрамами.
– И у вас тоже есть?
– Есть. Моя мать покончила с собой.
Слова выпорхнули из меня, миновав контроль со стороны разума. Трагедия превратилась в фигуру умолчания; я никогда и ни с кем не говорил на эту тему. Но случившееся продолжало будоражить меня, и было бы ложью отрицать, что после спонтанного признания мне стало легче. Когда делишься своей давней болью с кем-нибудь, это приносит утешение. Вот только кому я признался? Зеленой девчонке с неустойчивой психикой? Не зря она назвала меня придурком.
– Ничего себе, – удивленно пробормотала Кэли. – Выигрыш за вами.
– Только я играл нечестно. Приношу свои извинения.
– Но вопрос-то задала я. А как по-вашему, почему она это сделала?
– Сам хотел бы знать. – «Проктор, что с тобой? – подумал я. – Рассказываешь эту историю едва ли не самой депрессивной девчонке на Проспере». – Слушай, я всерьез прошу: забудь то, что я тебе сказал о своей матери. Напрасно я завел речь об этом.
– Должно быть, вы жутко злитесь на нее.
– Тебе действительно хочется продолжать этот разговор? – Кэли молча посмотрела на меня, и я пожал плечами. – Иногда злюсь. Но больше всего жалею, что ничем не смог ей помочь.
– А как вы могли бы ей помочь?
Никаких размышлений не понадобилось. Ответ, предельно ясный, всплыл у меня в голове:
– Сказать: «Мама, я тебя люблю. Пожалуйста, не уходи из жизни».
Какое-то время мы сидели молча, глядя, как накатывают и отступают волны.
– Я вам очень сочувствую, – сказала Кэли.
– Не принимай близко к сердцу. Это было давно.
– Вы не виноваты. Наверное, вы считаете себя виноватым, но это не так.
Я повернулся к ней. Кэли смотрела вниз, рассеянно чертя на песке фигуры. Сплошные концентрические круги.
– Это была глупая ошибка. – Ее голос звучал отстраненно, словно она переместилась в какое-то абстрактное пространство. – Если бы ваша мама хоть на секундочку задумалась, как вам будет без нее, она бы ни за что не сделала этого.
Я оторопел. Никто и никогда не говорил мне таких слов, даже чего-нибудь похожего. Насколько иной была бы моя жизнь, услышь я их от отца? Вслед за этой мыслью пришло грустное осознание: ему я тоже не говорил ничего подобного.
– Возможно, – ответил я Кэли. – Надеюсь, так и было бы.
Новое молчание – более многозначительное, чем в первый раз. Время едва перевалило за полдень, но казалось, что мы находимся здесь намного дольше. Я был бы рад провести на пляже весь день.
– Ну что, похоже, мне надо двигать, – наконец сказала Кэли. Она встала, сунула ноги в сандалии и убрала полотенце в сумку. – Следующий урок завтра?
– Кэли, мне очень понравилось обучать тебя, но я считаю, что тебе все-таки надо ходить в школу.
– Совсем не мое место.
– Я это понял. Но тебе хочется вляпаться в неприятности?
Она молча посмотрела на меня и сокрушенно вздохнула:
– Ладно. Как скажете.
– Говорю тебе честно: я совсем не против наших уроков. Но… есть определенные правила. Есть определенный порядок вещей.
– Но я же сказала: ладно. Иду в школу. Усекла.
Мне стало паршиво. В то же время сколько могли продолжаться эти уроки? Она же была чьей-то питомицей. Кэли уныло добрела до начала дорожки, затем повернулась и взглянула на меня. Вернее, вперилась.
– А как вы думаете, мы когда-то были знакомы? – спросила она.
Я понял смысл ее вопроса. Существовала распространенная теория: нас тянет к людям, которые что-то значили для нас в предыдущих итерациях. Это называлось конвергенцией. Конвергенция порождала нечто вроде дежавю: мимолетное, похожее на сон ощущение, что с этим человеком тебя связывали какие-то отношения. Конвергенция служила темой постоянных шуток: «Думаю, когда-то мы были женаты! А может, одно время просто спали друг с другом. Надеюсь, я был на высоте!» Дурачество, игра, но с серьезным подтекстом. Нам хочется, чтобы наши прежние жизни не забывались целиком.
– Возможно, были, – ответил я на ее вопрос.
– Я чувствую, что вроде как были.
– Сейчас мы друзья. Это важнее всего.
Она поправила лямку сползшей с плеча сумки.
– Но мне все равно хотелось об этом сказать. Спасибо за урок.
Она стала подниматься наверх. Кэли не ошиблась: я тоже это чувствовал. Конвергенция была чисто психологическим феноменом, не заслуживавшим доверия и не имевшим практического применения. Тогда почему, глядя, как она уходит, я испытал острое ощущение потери? Откуда это мгновенное чувство одиночества? Я вдруг понял, что за несколько часов, проведенных вместе, ничего не узнал о Кэли и даже не догадался спросить. Мы словно находились в плотном коконе, отгороженные от остального мира.
Тропинка не была прямой: она вилась по склону утеса. Кэли поднималась медленно, словно не хотела уходить, а может, просто устала за время урока. Поднявшись наверх, она обернулась и, увидев, что я смотрю в ее сторону, помахала мне. Был ли ее жест приветственным или прощальным – не знаю. Я помахал в ответ.
Она
