Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Это ещё что, Лёвыч! Больше нет отдельных зон для ментов. А на общей зоне порядочный мент больше месяца не проживёт.

— Ха-ха-ха! Это всё равно, что меня, шпильмана суперкласса, в Лас-Вегас сослать и заставить против казино играть. Там суперкомпьютер, сотни скрытых видеокамер и томографических сканеров, с десяток первоклассных консультантов-шулеров вживую и онлайн. Мне тупые игроманы нужны, а не каталы высшей квалификации. С профессионалов и клочка шерсти не настрижешь, сам остриженный останешься. Никакого шанса не оставили в жизни ловкачам, лихачам и громилам! Забыли, что характер взаимоотношений между особями в иерархии внутри замкнутой группы лиц определяет свойства выживания популяции.

— Чаво-чаво? Ты мне на человеческий язык переведи.

— Хорошо, снижаю уровень интеллекта… Владельцы собачьих питомников выбирают производителей из числа неоспоримых клыкастых лидеров в стае.

— Понятно. На сучку первым вскакивает самый злобный, ловкий и сильный кобелина.

— До маосталинистов не доходит, что эволюция пойдёт в не ту сторону. Слабаки и праведники должны гибнуть под колёсами истории, как дворняжки на дороге. Кровь сражений, повальный мор от эпидемий, массовые казни, нищета, холод и голод — вот что движет эволюцию, очищая общество от человеческого мусора.

— Эт-та верно-а-а! — поднял и свой стакан Ерофеич.

— Эх, Рассеюшка родимая!.. Если это идолище поганое нельзя изъять из русской жизни, остаётся только убегать. Я выбираю свободу в Гонконге!

— Там тожить китайцы, Лёва?

— Китайцы, но нашенские, буржуйские.

Шмонс в ораторском запале резко оттолкнулся ногами от пола да так упористо, что перевернул на себя массивное дубовое кресло и остался беспомощно тыкаться на полу из стороны в сторону в деревянной западне между ручками и сиденьем, как черепаха под панцирем.

— Э, Лёвыч, так у нас в тайге черепушкодробильную ловушку из бревен на медведя ставят. И как ты умудрился так неловко попасться? Фёкла, мать твою распротак, подсоби! — крикнул Ерофеич.

Только на пару с тунгуской и то с большим трудом они поставили на ножки массивное дубовое кресло. Вызволенный из плена гость потирал ушибленную голову и морщился, словно горсть клюквы раскусил.

— Голова-то цела? Ложись-ка ты, Лёва да поспи ещё разок. После обеда ещё поболтаем за политику, не боись. Обещаю все твои выступления выслушивать покорно, как на встрече с депутатом от партии власти. Вечера зимой длинные. Ты только с ума не свихнись на своей политике, обещаешь?

— Ни за что не лягу! Сон после еды толстит. Тепло в доме расслабляет. Хочу на мороз. Хочу деятельности! Хочу движения! Хочу солнца!

— Взял бы тебя на озеро сети проверить, да на лыжи тебя ещё рано ставить — слабоват, паря. Будешь под ноги на снег смотреть — головка закружится, а на льду в майну с ледяной крошкой бухнешься.

— Могу расчистить снег перед крыльцом и окнами. Хочу физической работы! Хочу деловой активности! Хочу испытать мышечную радость.

— На кой тебе эта забота? Оставь, моя тунгуска уже расчистила.

— Хочу света! Хочу солнца! Не в темноте же под снегом весь день сидеть. Мне не хватает в крови гормона радости серотонина.

— Ты же опять пьяный вдрызг ещё до полудня. Постой, чудак! — попробовал удержать гостя Ерофеич.

— Не ос-та-но-вишь меня!

— Ну и лопату тебе в руки! Авось протрезвеешь.

— А где гость? — всполошился Ерофеич, откладывая в сторону в сторону собачью упряжь, которую собрался починить и смазать барсучьим жиром.

Тунгуска мыла посуда, склонившись над большой лоханью, и молча, не оборачиваясь, дёрнула острыми плечиками в ответ.

— Что-то он слишком долго в снегу копается. Не случилось бы чего с дураком пьяным.

Ерофеич раздетый выскочил наружу.

— Лёва, ты где? Вот экскаватор, мать его, дурака, распротак!

Шмонс проложил в снегу настоящий туннель до входа в пристройку, служившей моторной избой, где стоял дизель-генератор и бочки с соляркой. Эта пристройка соединяла бывшее административное здание заброшенной шахты, со строением, в котором находился околоствольный двор с шахтным подъёмником. Никогда с этой стороны снег не отгребали — незачем.

Дубовый засов был сдвинут, дубовая же дверь в моторную избу приоткрыта. Ерофеич изогнулся и хорьком юркнул в открывшуюся щель. Нашарил на стене выключатель. В самом дальнем конце моторной избы дверь, которая вела в пришахтные службы, была нараспашку. Ерофеич прислушался. У входа в шахту что-то тихо пыхтело, как тесто в квашне.

— Лёвыч! Ты за каким чёртом полез в шахту?

Шмонс лежал на спине. Закатил глаза и уставился в тёмный потолок одними белками глаз. Толстые губы его двигались, издавая чуть слышное пуф! пуф! пуф!

— Ты что, гроши свои перепрятывал, жмотяра? Да никто на них не позарится!… Фёкла, мать твою, где ты там! Помоги мне затащить этого борова в избу.

ГЛАВА 13.0 ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ

На этот раз в заброшенной шахте Шмонса встретил не инопланетянин на космической станции, а целый полицментовский генерал с такой широкой фуражкой-аэродромом на голове, что и в дождь без зонтика ходить можно.

— Конвой свободен! — распорядился высший чин.

Два чернокожих полицмента отомкнула наручники на Шмонсе, грубо подтолкнули задержанного к столу, прищёлкнули каблуками и вышли.

— Нарушаете, гражданин! — услышал задержанный укор в свой адрес.

За столом сидел настоящий генерал-служака без пяти минут на персональной пенсии. С седыми, словно пыльными, слипшимися волосами и такими же усами, только ещё и прокуренными. Все лицо какого-то землистого нездорового цвета было прорезано морщинами и морщинками, глубоко очерченными въевшейся смолой из табачного дыма.

— Садитесь, поднадзорный!

Глаза генерала, с подёрнутыми красными прожилками желтоватыми белками, были белесовато-голубые, как застиранная простыня. Они глубоко запали в коричневатые веки. «Тени» вокруг глаз и словно подзагоревшие на солнце виски жалостливо старались напоминать хозяину о запущенном циррозе печени, когда тот смотрелся в зеркало во время бритья. Но, как видно, напрасно.

— Вам не предлагаю, — налил себе генерал полстакана водки, выпил и занюхал рукавом кителя. — Присаживайтесь.

Если мундир на генерале смотрелся достаточно прилично, то сам главенствующий чин охраны правопорядка словно сошёл с плаката санпросвета под надписью: «Жалок и непригляден облик человека в плену у вредных привычек».

Вторые полстакана генерал занюхал папиросой «Казбек» из широко раскрытой коробки. В каком это древнем фильме Шмонс мог видеть такие папиросы с изображением кавказца в бурке, скачущего на фоне горных пиков? Генерал прикурил, затянулся до самых глубоких альвеол. Закашлялся как-то нездорово, с надтреснутой хрипотцой и смачно отхаркнул зелёную мокроту на пол.

— Догадываетесь, почему вас доставили в управление, а не в участок?

— Баал, тебе не надоело меня разыгрывать?

— Розыгрыш — это моё призвание, Леон.

— Кто ты теперь, властитель тьмы Велиар?

— Разве по моим погонам не видно?

— Не разбираюсь в петлицах и эмблемах служак карательных органов.

— Министр внутренних дел, главком конвойных войск и главный надзиратель системы исполнения наказаний.

— То есть, грешники это зэки, а ад — тюрьма особого режима для осуждённых на пожизненное заключение?

— На вековечное, если точнее. В моём ведении также все пенитенциарные органы на Земле, служба охраны общественного порядка, органы правосудия, разведки и контрразведки, а также мне поднадзорны все средства массовой информации.

— Даже журналисты — твоя клиентура?

Генерал раскрыл шире запавшие веки и устало глянул на подследственного.

— Плюс адвокаты и политики.

Шмонс смахнул пот со лба и облизал пересохшие губы.

— Водички можно?

— У нас не принято поить нарушителей закона.

— Ах да! — усмехнулся Шмонс. — В адском пекле грешник должен терзаться и сходить с ума от вечной жажды… Только причём тут я? У тебя ничего компрометирующего на меня нет.

— На вас-то, гражданин хороший, полным-полно компромата. Вот закрытые за давностью лет уголовные дела-висяки. Потянут на десятки кило веса и на целую вечность заключения в адских лагерях. Причем всё это не копии, а оригиналы.