Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Что я, им пальчиком пригрожу?

— За тебя всю работу сделает наша спецагентура, завербованная в рядах маосталинистов. Поверь мне, среди самых пламенных революционеров и аскетов-бессребреников всегда найдётся немало пройдошистых жучков, которые даже в тайне от себя мечтают конвертировать власть меча во власть денежного мешка. Такие загубят любую революцию, как загубили протокоммунистические общины первохристиан. Позывы первородного греха Евы рано или поздно совратят любого самого стойкого борца за народное счастье.

— Вооружённый переворот, уголовный майдан?

— Устаревшая политтехнология. Проще простого применить «мягкую силу». Начнём с народной дипломатии. Европейские семьи вдруг воспылают любовью к оставшимся русским. Будут писать слезливые письма и размазывать сопли, как они любят русских, стонущих под гнётом маосталинистов. Сплошным потоком пойдут посылки с гуманитарной помощью, а обратно в разные Европы потянется поток русских детей на «оздоровление». Сеть «макдональдсов» дотянется до каждого райцентра. Это своего храмы греха чревоугодия со статуей языческого божка в виде клоуна Рональда, а бигмаки — булочки-просфоры для причащения новообращённых, уверовавших в благодать западных ценностей. Не забывай, что бес обжорства Вельзевул — главнокомандующий моего адского воинства. В эти языческие капища учителя на каникулах будут водить детишек из глубинки для тайного обращения их в новую веру. И любая «русская идея» в юных умах переродится в поклонение жратве. Ненасытное брюхо легко победит пламенное сердце патриота.

«Революция подснежников» в новоявленной России станет лишь делом времени. Маосталинистов сметёт разгневанный московский майдан, а в залог победы майдауны поставят над Россией гаранта государственной стабильности монарха — Льва Первого. Тебя, Леон. И только лет через двадцать пять после твоих кровавых злодеяний все люди доброй воли во всех странах мира завалят письмами и обращениями ОПГ, Организацию Прогрессивных Государств со слёзными просьбами уговорить страны свободного мира отрядить силы быстрого реагирования с целью смести последнего диктатора в истории — Льва Кровавого и перебить всех кровожадных русаков.

После твоей казни Россию изуродуют куда сильней, чем американцы кастрировали Германию после разгрома Гитлера. Слово «русский» навек станет ругательством, как «фашист». Всё пространство бывшего Русского мира покроется микроскопическими недогосударствами вроде республики тамбовских кряшенов или рязанских мещеряков, у которых самыми продвинутыми технологиями станут изготовление деревянной сохи и крупорушки из каменного жернова. Теперь тебе всё ясно?

— Мне отрубят голову, мой труп сожгут, моим прахом зарядят пушку и снова выстрелят в сторону Запада, как это уже бывало с некоторыми культуртрегерами?

— Как тебе разница!

— А что я получу после ужасной казни на Лобном месте в центре Красной площади. Вечную муку в адском пекле?

— Вечное покарание, как и положено по вселенскому уголовному кодексу, но без боли, мучений и издевательств. Миллиарды грешных душ захотели бы с тобой поменяться, уж поверь мне. Я тебя пристрою в тёплое местечко.

— Куда уж теплей, чем адское пекло! Предложишь стать чёртом-вохром из числа зеков в концлагере на пайке-гарантийке?

— Вот только не надо состязаться с чёртом в жанре «чёрного» юмора, Леон! — проворчал генерал и снова плеснул себе в нечистый гранёный стакан водки. — Напоминаю — тебе не положено даже воды на допросе.

Снова закурил свой «Казбек» и после долго, мучительно кашлял вплоть до позывов к рвоте, которые он подавлял со страдальческими кОрчами на измождённом морщинистом лице.

— Вот они, эти радости воплощения нечистого духа в человеческое тело!

— Я вовсе не горю желанием усесться на российский престол.

— Но почему, Леон!

— И без меня отыщется куча русских мерзавцев, желающих погубить Русь раз и навсегда. Совсем не обязательно поручать это грязное дело урождённому еврею. Просто не хочу лишний раз подставлять избранный народ под клеймо христопродавцев.

— Вне всякого сомнения, среди русских отыщется предатель. Но я же гуманист. Уверен, что ты бы смог провести изничтожение русских быстро и безболезненно.

— Грязнецы слишком много.

— Белоручка боится ручки запачкать?

— Душу вывалять в грязи не хочется.

— Кто бы говорил о чистоте душевной, чистоплюй! Ты ведь с самого детства был, как румяный пирожок с начинкой из грязи.

— Тем паче. Не хочу добавлять туда дерьма.

— Грязь на грязном не заметна.

— Пусть это делают самоспасённые христиане в кавычках, которые мнят себя божьими избранниками безукоризненной чистоты души и высокой нравственности.

— А знаешь, в этом что-то есть. Я подумаю.

— Думай. Совращение — твоё призвание.

— Так что, Леон, будем идти на сотрудничество с администрацией или дальше увиливать?

Шмонса никогда не терзали угрызение совести. Ему в жизни ни разу не приходилось идти на сделку с собственной душой. Он не был ни наушником, ни соглядатаем, ни сплетником. Как-то не довелось ему даже сделаться обыкновенным казнокрадом или мелким растратчиком. Прокатить лопоухих лохов в карты или развести жульё на деньги он не считал преступлением против нравственного закона в себе, хотя никакого такого нравственного императива в душе не ощущал. Но и слава царя Ирода его ничуть не манила. Одно дело перемолоть целый легион вооруженных грубых мужиков, а тут ещё под зачистку попадут младенцы с матерями и беспомощными стариками.

— Неужто, Леон, тебе так милы твои русские.

— Да не то чтоб уж очень-то… но всё-таки… Я же крестился в православную веру.

— Православные — не только русские. Чем хуже копты, эфиопы, кряшены, православные левантинцы? Даже сирийские алавиты и то почти христиане. Да что там! Скоро православных китайцев будет больше, чем русских. Против этих-то я как раз ничего не имею.

— Тут не то, Велиар. Русские — другие. Их вера от апостолов Иоанна и Андрея.

— Чем апостолы Павел с Петром хуже?

— Не знаю, Ваал… Пусть я неискоренимый грешник, но апостатом мне стать труднее, чем попасть тебе на рога.

— Разве трудно предать веру? Тебе достаточно сказать мне три раза: да! да! да! Ты же сам в душе со мной согласен!

— Грешен, да, но ничего не могу над собой поделать.

— А ты попробуй, Леон.

Шмонс втянул в могучую грудь как можно больше воздуха, напрягся, побагровел и… тут же выдохнул, обмяк.

— Нет, не получается.

— Ты просто жид какой-то недоделанный, Леон, как и все одесские евреи. Твои более находчивые предки-ашкенази легко делались католиками-марранам с языком ладино в испанском мире, а потом без зазрения совести возвращались к вере предков. В ираноязычном мире они говорили на своём уже классическом парси. В Священной римской империи германской нации они создали превосходный язык идиш на основе немецкого. А одесситы создали язык анекдотов и куплетов, как в насмешку над ними самими. Ну не стыдно? А ну давай ещё раз попробуй! Повторяй за мной: да! да! да!

Шмонс поднялся во весь свой богатырский рост, распрямил плечи, вдохнул… да так и застыл на месте каменным изваянием. Выпученные глаза готовы были вот-вот лопнуть. Потом дернулся всем телом, как от удара электрическим током, и выпалил:

— Нет, нет и нет!

У грозного генерала, способного одним взглядом испепелять нерадивых подчинённых, воровато забегали глазки, как у попавшегося карманника, а острый кончик языка забегал между губ, как жало змеи. Он прошептал тоном напроказившего школьника:

— Ясное дело, это вмешался сам Он. Духу у тебя бы не хватило. А у Него, видно, свои планы на развилку кризисного развития русского народа.

— Ну, на нет и суда нет, — вздохнул с облегчением Шмонс.

— Ну, нет уж! — вернул себе командирский басок генерал. — Я всего лишь функция, выражающая определенную зависимость в своей закономерности, но существо с бессмертной душой может переломить Час Воли Божьей.

— Глупости говоришь, Ваал.

— Почему? Яков-Израиль Исаакович боролся с богом и победил, за что и был поражен хромотой. Да и вся история еврейского народа — история богоборчества, за что и наложил на них ваш Христос несмываемое клеймо. А у тебя получится, Леон. Обязательно получится.