Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
Триумф! Торжество!
Но когда беседа подошла к концу, и план выступления перед Учебным советом был утвержден, и Кирилл, прощаясь, пожимал уже руку Ивану Галиевичу, тот вдруг спросил:
– Кирилл, мне рассказали, что видели вас в этот понедельник в здании кафедры анализа закрытых начал. И я, хм, очень хотел бы знать: зачем вы туда ходили?
(У Кирилла упало сердце.
Что сказать?
Что соврать?
Как объяснить свой визит?
И кто мог его, Кирилла, видеть? И где именно? На лестнице? На выходе с кафедры? Или на шестом этаже, возле кабинета D99, где сидит Броткин? (Интересно, многое ли еще знает Абзалов? И, главное, откуда знает? (Каисса, а если это сам разгневанный Броткин все ему рассказал – специально, чтобы насолить Кириллу?) И успел ли Абзалов обсудить новость с Уляшовым? Ох, неужели для Кирилла все сейчас закончится? Как глупо.
Ну уж нет! Будем отпираться до голых королей.
(Главное не паниковать и не капитулировать раньше времени.)))
– Э-э, понимаете, Иван Галиевич, смешная история, у меня вышел спор с соседями по комнате в общежитии, они говорили, что, мол, кафедра анализа закрытых начал такая огромная, занимает целое шестиэтажное здание, а я не поверил, думал, разыгрывают, ведь не бывает таких гигантских кафедр, только если где-нибудь в Америке, и то вряд ли, вот и решил съездить на Карповку, посмотреть; проиграл две бутылки «Жигулевского».
– То есть вы поехали, м-м, оценить величину здания?!
– Ну да, – Кирилл сделал невинное лицо, а потом с притворным вздохом добавил: – Шикарно, оказывается, живут аналитики. И зачем им столько места? Нам на всю кафедру новейшей истории хватает (ну, немножко не хватает) половины одного этажа.
Маневр оказался очень точным.
(Как справедливо указывал в разговоре с Кириллом Фридрих Иванович, между историками и аналитиками существовала давняя вражда. «Отвлеченное, абстрактное, никому не нужное знание, – говорили историки о шахматном анализе. – Зачем изучать гипотетические будущие варианты, если бóльшую часть из них, вероятно, никто никогда не сыграет (они слишком изощренные)?» «Приземленное, узколобое, совершенно бесполезное знание, – говорили аналитики о шахматной истории. – Зачем изучать уже найденные, известные варианты, если бóльшую часть из них, вероятно, никто никогда не повторит (они слишком избитые)?» Будь эта дискуссия сугубо эпистемологической, она вряд ли бы обрела сколько-нибудь значительную остроту; но кафедры-то боролись друг с другом за государственные деньги. И, чем интереснее становились суммы грантов, тем активнее делались пикировки, тем громче звучали взаимные обличения, тем чаще к аргументам ad rem[32] добавлялись аргументы ad hominem[33]. «Аналитики не понимают контекста, – аукалось на исторических кафедрах по всей стране. – Иностранными языками не владеют, с источниками не работают. Книги-то когда в последний раз читали? Только целыми днями сидят за доской, передвигают фигуры, удобно!» «Историки не умеют играть, – откликалось на кафедрах аналитических. – Досок не раскрывают, варианты не считают. Фигуры-то когда в последний раз в руках держали? Только целыми днями сидят в библиотеках, перелистывают страницы, удобно!» Перемирия здесь быть не могло – само время лежало между соперниками неодолимым барьером, ведь историки пытались давать оценки прошедшему, а аналитики – грядущему (впрочем, результаты в обоих случаях казались шаткими и немного иллюзорными; известно, что история переписывается каждый день, – но так и анализ обновляется каждый день. Подслеповатая дама Наука.))
Иван Галиевич, будучи историком до мозга костей, всегда (и с большой охотой) подхватывал сетования о «наглой экспансии» и о «бесстыжих спекуляциях» аналитиков; вот и теперь он сразу же потеплел – и даже речь его стала менее сухой:
– Увы, Кирилл. Умеют эти ребята выбивать себе фонды.
– Но почему их кафедра настолько больше нашей?
– Видите ли, в чем дело, – пустился в объяснения Абзалов, – у историков много концепций, но мало результатов. Вот вы, например, будете три года собирать материалы, бегать по библиотекам, дышать архивной пылью – и в итоге напишете, я уверен, отличное исследование, закрывающее очередную лакуну в научном знании. Но каков окажется объем вашего исследования? Книжка, страниц двести-триста, вот и все. Может быть, она займет выдающееся место в культуре, но она точно не займет много места на полке. У аналитиков ровно наоборот – мало концепций и много результатов. Они расставили типовой дебют, сделали любой новый ход – и пошли смотреть все возможные варианты. А вариантов множество, и, чем дальше, тем больше, и каждый надо записать, сохранить, дать оценку получившейся позиции. Исследование на пятьсот страниц не слишком усердный аналитик подготовит за неделю; за год работы он произведет двадцать пять тысяч страниц. Где эти отчеты держать? Требуются огромные стеллажи, обширные помещения, гигантские пространства. А сколько в России таких аналитиков? Сотни, тысячи. Ведь позиций масса – и дебютных, и эндшпильных, и все требуют изучения, требуют человеко-часов. Конечно, под такую работу очень удобно просить вместительные здания и большие деньги.
Кирилл хотел что-то сказать, однако Иван Галиевич продолжил:
– Но вы должны понимать, Кирилл, что само по себе ремесло шахматного аналитика есть исторически обусловленный и преходящий феномен. Лет шестьдесят-семьдесят назад, незадолго до Кризиса, люди не занимались анализом так, как занимаются сейчас. Все делалось с помощью компьютеров. Знаменитая программа Stockfish, например, за доли секунды считала длиннейшие варианты, а уж что было с оценкой позиции! (Мы-то живем чуть ли не по заветам Эмануила Ласкера: конь эквивалентен трем с половиной пешкам, ферзь – восьми с половиной пешкам; ладьи и слоны на королевском фланге чуть дороже, чем на ферзевом, центральные пешки ценнее крайних, а в целом оценка довольно грубая, приблизительная. В большинстве случаев анализ заканчивается выводами типа «примерное равенство», «у белых небольшой перевес» и т. д. Что значит «небольшой»? Никто не знает. А Stockfish, тонко учитывая позиционные факторы (взаимное расположение фигур, открытые линии, слабые поля), оценивала позицию с точностью до одной сотой пешки («сантипешки»).) Но после Кризиса и Переучреждения нашей стране запретили иметь сколько-нибудь мощные компьютеры. Соответственно, и программы, подобные Stockfish, россиянам недоступны. Вот почему анализ приходится вести вручную, вот почему у нас так много аналитиков – и для всех есть работа: днями и ночами напролет, подобно монахам, корпят они над досками, считают, проверяют, изыскивают. Казалось бы, шестьдесят четыре поля, тридцать две фигуры – всего ничего, но на самом деле уже после первых шести полуходов древо возможных вариантов состоит из 120 миллионов (!) узлов. И если жизнь без компьютеров – это наше новое Средневековье, то шахматные аналитики – это наши новые схоласты, пытающиеся умозрительно исчислить неисчислимую реальность игры.
– Как точно, Иван Галиевич! – восхитился Кирилл, – А я-то думал: что мне все эти длинные коридоры со множеством одинаковых дверей напоминают? Монастырь же!
– Хм, нравы там, положим, не слишком монастырские.
Кирилл вспомнил бульканье, доносившееся из кабинета D87, целующуюся пару
