Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
– Так ведь и я общался, Кирилл.
Кирилл удивленно воззрился на Толяна:
– То есть лично общался? Ты знаком с Брянцевым? Я думал, ты просто что-то от кого-то слышал про него краем уха – вокруг Андрея постоянно скандалы и сплетни.
– Знаком, – Толян как будто немного смутился. – И, насколько я понимаю, он никакая не «фигура без особых занятий», а очень тесно связан с академическими кругами.
– С академическими кругами? Исключено.
– Больше того, мне рассказывали, что Брянцев чуть ли не под руководством Ивана Галиевича Абзалова историческую диссертацию писал пару лет назад, как ты сейчас.
Кирилл презрительно скривился:
– Тебе самому не смешно? Бонклауд! Брянцева к Ивану Галиевичу никто никогда и не подпустит, сравнил тоже ферзя с отсталой пешкой. Где наука, а где Андрей.
– То есть ты не веришь, что Брянцев может заниматься наукой?
– Нет, конечно.
– Ладно, тогда вот тебе вещественные доказательства, – Толян вытащил из портфеля толстенный журнал большого формата. – Последний номер, только вышел.
На обложке значилось: «Шахматы и филология».
Это было, насколько Кирилл понял, ежеквартальное издание Российской академии наук, и издание (судя по мощнейшему составу редколлегии) чрезвычайно солидное.
– Открой на пятидесятой странице, – сказал Толян.
Кирилл принялся листать. Так, колонка академика Александрова, о целях и задачах филологии, материалы какого-то круглого стола, дальше статьи, статьи: «Об уточненной датировке написания „Scachs d’Amor“[27]», «От эллипсисов М. М. Ботвинника до пейоративов В. Л. Корчного: стратегии пристрастного комментирования», «К этимологии „рокировки“: „прыжок“ короля, роль ладьи и европейская реформа шахмат». В целом что-то такое (любопытное, но не слишком выдающееся) всегда и ожидаешь найти в научных журналах, но, дойдя до пятидесятой страницы, Кирилл буквально ахнул. Gottingen manuscript[28] на русском языке! Один из важнейших, величайших памятников средневековой шахматной мысли, датируемый концом XV века. Новый перевод с латыни, и, кажется, отличный, и сопровождаемый подробными историческими комментариями, вот это да!
В конце значилось: «переводчик и комментатор: Андрей Николаевич Брянцев».
……
Ничего себе новости.
……
Сначала Кирилл подумал, что это какая-то шутка. Но шутками и не пахло.
– Может быть, однофамилец? – неуверенно предположил он.
Толян отрицательно помотал головой.
……
Ничего себе новости.
……
(Андрей Брянцев – блестящий переводчик с латинского языка, комментатор и аналитик средневековых текстов, публикующийся в журнале Академии наук? Как?
Корректных объяснений найти не получалось.)
……
Ничего
себе
новости.
……
Если не однофамилец, то… брат-близнец? двойник? доппельгангер?
……
Толян и Ян пристально смотрели на Кирилла, но ему вдруг стало почему-то очень смешно. Ах, ну сколько можно, зачем из всего делать загадку и заговор, зачем таинственно передавать этот журнал, зачем вести себя как в дурном детективе, ведь все это чепуха, и не надо забивать себе голову, не надо искать несуществующие подвохи, подмены, скрытые связи (целебные мази) (в кувшине и в вазе) (и псевдо, и квази) (на овощебазе)…
Какие глупости!
– Да е**сь он конем, ваш Брянцев, – громко, на всю комнату, захохотал Кирилл. – Пусть будет кем хочет, мне наплевать. Давайте лучше есть пирожные.
И набросился на «Эксельсиор».
* * *
Удивительно, но после тайного (и нервного) посещения Кафедры анализа закрытых начал, блуждания по темным коридорам и ссоры с Броткиным на Кирилла вдруг снизошло настоящее умиротворение. Что ж, он честно пытался, он сделал все возможное (и даже больше), и позиция полностью прояснилась: новых материалов о Крамнике теперь точно не получить, и, значит, пора оставить в стороне Берлинскую стену (школьную свою любовь) и плотно заняться написанием работы об Итальянской партии в XXI веке.
(А наследие Крамника пусть изучают новые поколения молодых ученых – уже после отмены Карантина, когда появится доступ к зарубежным источникам.
Так!)
Все стало понятно, и боковые варианты не смущали более ум. Сидя в общежитии, будущий великий специалист по Итальянским построениям пил кефир и почитывал от нечего делать очень смешную книгу Константина Сакаева про Линарес – 2002 («Каспаров развивает сильнейшую атаку. Жертвует ладью. Все висит на волоске. Но Каспаров потратил очень много времени и перед первым контролем ему пришлось делать ходы в жесточайшем цейтноте. Цейтнот у Гарри ужасающий, а позиций – черт ногу сломит. Ананд, как загипнотизированный кролик в пасть удаву, жалобно-умоляюще смотрит на Каспарова. Тот, сурово сдвинув брови, сооружает гробницу для черного короля». Потрясающий слог, – веселился Кирилл. Недавняя стычка с извращенцем Броткиным представлялась теперь всего лишь забавным приключением, о котором можно будет рассказать Майе.)
Впрочем, сильно отвлекаться не стоило – через три дня было назначено заседание ученого совета, где от Кирилла ждали доклада о ходе выполнения диссертационной работы; мероприятие, по большому счету, формальное, а все же неплохо бы подготовиться, лишний раз обсудить с Иваном Галиевичем пункты отчетного выступления.
Поэтому в четверг (оторвавшись кое-как от книги Сакаева) Кирилл поехал на Васильевский остров – искать в главном здании СПбГУ Абзалова. В университете царил форменный (бесформенный) хаос: неумолимо приближалась летняя сессия, у дверей деканатов висели длинные списки должников, и толпы ошалевших студентов бегали за преподавателями, надеясь получить допуски к экзаменам («– Тебе что осталось сдать? – Только шатрандж. – Ого, так ты почти в ферзях! А мне еще историю композиции, алгоритмику и анализ полуоткрытых дебютов»). Пока Кирилл добрался до нужной аудитории, он трижды (буквально чудом) увернулся от несущихся сломя голову мучеников науки, а потом чуть не наступил в ведро с мыльной водой («Куда прешь? Под ноги смотреть за тебя Ботвинник будет?» – зарычала над ухом хмурая уборщица).
Иван Галиевич был занят – проводил консультацию перед экзаменом (кажется, по истории советской шахматной школы); пришлось ждать. Примостившись на подоконнике, Кирилл занялся составлением плана диссертации. Из-за дверей доносился сухой, хорошо поставленный голос Абзалова: «Какой вопрос? Эволюция закрытых дебютов в сороковые годы ХХ века? Ну, это совсем просто: вам нужно рассказать про две принципиально новые системы игры черными, появившиеся тогда. Во-первых, Ботвинник, недовольный своими спортивными результатами в защите Нимцовича и в Новоиндийской, разработал острейший вариант Славянской, нарушающий все дебютные каноны эпохи: черные отдают пешку, получают развалины на ферзевом фланге, но при этом успешно атакуют (в качестве примера приведите партию Ботвинника с Денкерком в 1945-м). Во-вторых, представители „киевской школы“ Исаак Болеславский и Давид Бронштейн ввели в практику Староиндийскую защиту, считавшуюся до тех пор чуть ли не „неправильным началом“. Там динамика черных фигур казалась еще более парадоксальной. Вспомним комментарий Бронштейна к партии с Пахманом в 1946 году: „Самое интересное – и в этом одна из наиболее оригинальных и ценных идей Староиндийской защиты, – что ладья a8 и слон c8 оказались прекрасно развиты, не сделав вообще ни одного хода и стоя на своих исходных позициях“». За окнами тем временем раздавались совсем другие звуки: кричали чайки, шумели автомобили, гомонили студенческие компании, отмечающие, судя по всему, получение зачетов. Под звон гитары кто-то исполнял знаменитую рок-балладу «О том, как гроссмейстер Пирц у мастера Уфимцева защиту украл»: «Далеко от границы, от советской столицы, / Смешав однажды портвейн и лимонад дюшес, / В городе Костанае мастер Толя Уфимцев / Придумал на e4 всегда отвечать d6». (Далее в балладе появлялся коварный словенский гроссмейстер Вася Пирц, который, переодевшись женщиной, ехал в СССР и, соблазнив Уфимцева, выведывал у него все тонкости новой защиты, после чего присваивал ее – под названием Pirc Defence[29] – себе; но злодея ждало возмездие: в первый день лета 1980 года в Любляне раздавался выстрел – на площади с пистолетом в руках стоял бледный Уфимцев и звонкими анапестами провожал в последний путь поверженного врага.)
Лишь в пятом часу вечера Иван Галиевич выгнал студентов и смог заняться Кириллом.
– Итак, вы точно беретесь за Итальянскую партию? – Да, Иван Галиевич, точно. – Причем, как я понимаю, за вариант с пешкой на d3, Giuoco Pianissimo[30]? Или все же с пешкой на d4, Giuoco Piano[31]? – Нет, то есть я имел в виду да, то есть именно за Pianissimo, не за Piano. – Что ж, отлично, давайте обсудим планируемое содержание работы.
Кажется, к Итальянской партии Абзалов куда более благосклонен, чем к Берлинской стене, – и это вдохновляет
