Табия тридцать два - Алексей Андреевич Конаков
– Хм, а чего же так мало, всего три причины? Почему, например, не девятьсот шестьдесят причин? Уж это число наверняка нравится вам гораздо больше?
– На что вы намекаете? – вскинулся (пиджак дыбом) Броткин.
– Сами знаете, на что.
– Нет, вы скажите, скажите сейчас же.
– Пусть Фишер вам скажет.
– Вон! – заорал, багровея, Броткин. – Пошел вон отсюда, мерзавец! Чтоб духу твоего здесь не было! Думаешь, о Броткина можно вытирать ноги? Я тебе задам!
На секунду Кириллу показалось, что Александра Сергеевича сейчас хватит удар, так страшно Броткин затрясся, надулся и покраснел (и продолжал краснеть все сильнее и сильнее). Дальше испытывать терпение (и здоровье) старика явно не стоило; кроме того, на крики могли вот-вот сбежаться коллеги Броткина, а ведь Кирилл по-прежнему рассчитывал сохранить свой визит в тайне. Аккуратно прикрыв дверь с табличкой «D99 – Защита Грюнфельда: 7.e4 Сg4 8.Сe3 Кfd7 9.Фb3», Кирилл поспешил по коридору, одной из черных лестниц спустился вниз и никем не замеченный вышел на улицу.
* * *
Первое, что увидел Кирилл, вернувшись в общежитие, была огромная, с размахом исполненная табличка над входом: «ТРАВИМ КЛОПОВ И ТАРАКАНОВ. 3 ИЮНЯ». И быстрее, чем он сообразил, когда наступит 3 июня и что это за день недели, навстречу выскочила собственной персоной незабвенная кастелянша Надежда Андреевна.
– Кирюшечка, зайчик мой, здравствуй! – затараторила она. – А у нас тут через две недельки насекомых будут травить, так нужна помощь добровольцев. Корпус большой, ребята из СЭС сами не управятся. Я только задумалась, кого бы попросить, и как раз ты идешь. Помоги, Кирюшечка, будь добр! Ты мальчик ответственный, исполнительный и умненький – не то что эти балбесы-первокурсники, Глигорича от Любоевича не отличают, э-э-э, что с них взять. И как только поступают в университет? Поможешь, зайчик?
Надежда Андреевна достала какой-то список, и Кирилл поспешно забормотал:
– А я не могу, я в Новосибирск еду, родителей навестить. Вот только вчера билеты купил, и как раз на третье июня. Если бы вы меня чуть раньше предупредили…
– Ой, и никак не сдать билеты?
– Они невозвратные.
(Врать, конечно, нехорошо – но что же делать? В конце концов, от добровольных мероприятий, с завидной (и весьма прискорбной) регулярностью организуемых Надеждой Андреевной, старались уклоняться все без исключения обитатели общежития.)
Кастелянша явно расстроилась, однако виду не подала.
– Ах, ну ладно, Кирюшечка, ладно, обойдемся, значит, без твоей помощи. А Новосибирск я знаю, как же – Енисей, Заповедник «Столбы»! Красота! Но сколько же это тебе, бедненькому, трястись-то на поезде? Суток пять, наверное, или шесть?
– Сейчас быстрее стало, Надежда Андреевна. Три дня и четыре ночи примерно.
Отделавшись от травли клопов, Кирилл – очень довольный собой – отправился далее и уже на подходе к комнате услышал доносившиеся из-за двери голоса.
– Он запредельно умный, я таких и не встречал никогда.
– В чем же проявляется его ум?
Беседовали соседи Кирилла, тоже аспиранты – Ян и Толян.
– Помимо перевода, о котором я рассказал, он отлично разбирается и в истории шахмат, и в анализе – а это очень редкое сочетание, – увлеченно объяснял собеседнику Толян. – Ведь как обычно бывает: историки слабо считают варианты, ходов на шесть-семь вперед проанализировать могут, не больше. Аналитики, в свою очередь, плохо знают историю: состав претендентских турниров назовут, а чуть глубже – уже не в курсе, кто с кем когда что и как играл. Ну, разные сферы научной деятельности. А Брянцев каким-то образом умудряется уверенно себя чувствовать и на тех полях, и на других, понимаешь?
Каисса, Толян говорил о Брянцеве!
Кирилл так и замер в дверях.
Мало было затуманенного взгляда Майи, мало потрясающей снисходительности Ноны, так теперь еще и соседи по комнате поют Брянцеву дифирамбы. Прямо не человек, а какая-то проходная пешка – нравится всем окружающим, вы только подумайте.
И что бы все это могло значить?
(Откуда-то из глубин памяти сразу выплыло толстое улыбающееся лицо Брянцева и раздался его самодовольный голос: «Брянцева все любят и ценят – это в природе вещей, ценить Андрея Брянцева, ну, если ты, конечно, стараешься быть comme il faut…»
«Все ценят». Неужели – правда?
(Как правдой оказалось существование Броткина.)
Нет, не может быть.)
– А, сосед! – обрадовался, увидев Кирилла, Толян. – Не стой конем в углу, заходи скорее. У Яна праздник, сейчас пировать будем! И чайник как раз вскипел.
– Привет, – промямлил Кирилл. – А что именно за праздник?
– Так предзащита у меня сегодня состоялась, – радостно улыбнулся Ян.
– Оу! И как все прошло?
– По первой линии!
В отличие от Кирилла (учившегося на кафедре новейшей истории шахмат) и от Толяна (учившегося на кафедре средневековой истории шахмат), Ян был не историком, а искусствоведом. Его диссертация начиналась с анализа старинной легенды о Федоре Дуз-Хотимирском, шахматисте и астрономе, которому расположение черных пешек в одном из ответвлений Сицилианской защиты показалось похожим на созвездие Дракона; Дуз-Хотимирский так и назвал новую линию: «Вариант Дракона». История эта (случившаяся в Киеве в 1901 году) служила как бы нитью, на которую Ян нанизывал массу собственно искусствоведческого материала – огромное количество изображений, так или иначе объединявших темы шахмат, звезд и драконов – и показывал, как одно переходило в другое, какие возникали свежие образы, как менялись смыслы и т. д. Кирилл совсем не понимал тонкостей (что за period eye[22]?), не знал большинства упоминаемых Яном фамилий (кто такой Эрвин Панофский? а Светлана Альперс?), но вежливо слушал рассказ о предзащите и разглядывал иллюстрации, в изобилии наполнявшие автореферат. (Больше всего Кириллу понравилась картинка, датированная 2010-м, что ли, годом, на которой два зеленых дракона (названных, впрочем, Reptilians[23]) сидели за шахматной доской и увлеченно играли – только не фигурами, а живыми людьми («Mark Zuckerberg, Bill Gates, George Bush, Donald Rumsfeld, Dick Chene, Elizabeth II»[24] – гласили подписи).
Красивая наука – искусствоведение, хотя и странная.)
Одновременно с рассказом Ян выкладывал на тарелку маленькие (и чрезвычайно аппетитные) пирожные ярких цветов: «Гардé», «Эксельсиор», une petite combinaison[25].
– Что же, празднуем? – спросил он, наконец.
Ответа на этот риторический вопрос не последовало.
(Кто ж говорит с набитым сластями ртом?)
– Ура состоявшейся успешной предзащите и будущей успешной защите! – минут через десять выговорил Толян, подняв вверх чашку бледного чая.
– Как завещал великий Нимцович, «защита должна быть избыточной», – добавил Кирилл. – И пусть, Ян, защита твоей работы окажется именно такой!
– Спасибо, друзья! – отвечал Ян, разрезая ножом «Гардé».
Когда все наелись, Кирилл решил расспросить товарищей о странной беседе, которую они вели перед его возвращением.
– Толян, я же не ошибся? Ты о Брянцеве недавно рассказывал?
– Ага, о нем.
– И восхищался тем, какой он умный?
– Можно и так сказать. А что?
– А то, – убежденно и как-то очень горячо проговорил Кирилл, – что никакой он не умный! Он только вид делает, понимаешь? Притворяется, пускает пыль в глаза.
– Хм, не уверен.
– Точно говорю.
– Даже если и так, тебе-то какая разница?
– Не хочу, чтобы ты попался на какой-нибудь его некорректный розыгрыш, как я однажды попался, когда Брянцев изображал из себя знатока защиты Грюнфельда.
– Подумаешь, розыгрыш! Значит, у Андрея веселый характер.
– Э, Толян, слышал бы ты, какие взгляды проповедует этот веселый характер, ушам бы своим не поверил: «Переучреждение страны не принесло никакой пользы», «Запад обманывает и грабит Россию», «шахматы – неоколониальная идеология».
– Легко обвинять человека, которого нет рядом, – возразил Толян. – Les absents ont toujours tort[26]. Может быть, Брянцев имел в виду что-то другое, а ты не понял?
– Все я понял. Туркин как глава оккупационной администрации, Уляшов как новый Геббельс. Впрочем, не в том дело, пусть Андрей болтает что угодно. (Кто ему запретит?) Я только хотел сказать, что в любых вариантах Брянцев не является интеллектуалом. Так, фигура без особых занятий, бездельник при
