журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин
Хлеба еще не привезли, возле пустого магазинчика стояла толпа женщин и старух с рюкзаками. Катя обратила внимание, с какими усмешками люди смотрели на человека, защитившего ее. Незнакомец насупился, опустил голову, буркнул Кате: — Может, походим пока по холмам? — И Катя, сама не зная почему, доверчиво пошла с этим взрослым человеком. Они через переулок взошли на бугор, заросший татарником и полынью. Дул зябкий, уже осенний ветер, но он был сладок, словно знал о многом — и о спелых ягодах на таежных полянах, и о сыплющихся в бункера зернах ржи, и о далекой жаркой Италии, где люди любят друг друга. — Меня зовут Павел Иванович, — сказал незнакомец. — А вы та самая девочка Катя? Смешно, а вот я, учитель географии и истории, до сих пор нигде не был! — Почему? — удивилась Катя. — Раньше не пускали... — он щурясь, как китаец, смотрел вдаль. — А нынче... где денег взять? Это все для простого человека невозможно... Может, расскажете? О, диабболо, это не за вами? Катя обернулась — к ним ехал прямо по целине трактор, на нем сидел Витя и сосед в черной майке. „Что-нибудь случилось?!" — испугалась Катя. Павел Иванович почему-то отошел от Кати. Трактор, оглушительно тарахтя и бренча траками, в желтом облаке пыли дернулся и остановился перед Катей, и с него спрыгнули на землю оба мужчины: — Он ничего не успел?! Что он тебе говорил?.. — Кто? Чего?.. — Катя ничего не понимала. — Павел Иванович? Это учитель географии... — Учитель географии?! — скривился и выругался каким-то страшным, зэковским матом Витя. А сосед в черной майке схватил Павла Ивановича за грудки и швырнул, как слабого мальчонку, на землю, прямо в колючий репейник. Катя завизжала: — Что вы делаете?! Витя и Володя били ногами покорно лежащего Павла Ивановича. Затем Витя схватил онемевшую от страха сестру за локоть, толкнул ее вверх, можно сказать забросил на трактор, Володя уже сидел за рычагами, — трактор загрохотал, развернулся и покатил обратно к селу. Катя сидела рядом с братом на продавленном сиденьи, икая от слез и сжав в кулаке полиэтиленовый пакет с деньгами для хлеба. — За что? За что? — повторяла она, но ее никто не слушал. Возле магазина все так же стояла толпа и сумрачно смотрела на трактор, и многие одобрительно кивали.
Дома уже была мать, а вскоре на комбайне подъехал и отец. — Что? Что он тебе говорил? — набросились родители на дочь. — Предлагал пойти за холмы... обнажиться... полюбоваться красотой голого тела? Так? Так? Говори! — Он... он хороший... добрый... — пыталась защитить Павла Ивановича Катя. — А откуда ты знаешь? — ярился отец, сжав в кулаке смятый окурок. — Ласковые слова говорил? Ты что же, вот так и можешь пойти с любым, незнакомым человеком в степь? Дурочка ты наша... выросла выше оглобли, а умишко какой был во втором классе... правду врачиха говорила... — Иван!.. — простонала мать Кати. — Как ты можешь? — А че?! — уже не мог уняться отец. — На всю деревню посмешище! Значит, кто бы что ни говорил, любому верит? А ты хоть спросила, кто он таков? „Учитель"! Шут гороховый! Когда-то погнали его из школы... еще надо бы выяснить — не за совращение ли малолетних... — Доченька, — вступила в разговор мать, беря холодные руки дочери в свои, горячие и шершавые, как терка. — Доченька. К нему тут относятся, как к сумасшедшему. Он живет один. Окон-дверей не запирает. Одевается — сама видишь, как... — Но так вся Европа... — хотела было сказать Катя, но отец зарычал: — Что нам Европа с нашей черной ж...? Жизнь бы наладить! Хоть на хлеб заработать! Вот такие ученые и сожгли полстраны... интеллигенты сраные! Ты хоть знаешь, что... может быть... мы все обречены? И Витя, и я, и мамочка твоя... Что за здорово живешь правительство не стало бы прогонные давать да всякие добавки на лекарства! А-а!.. — он ощерился и стукнул кулаком по столу. И долго сидел молча. — Мать, я поехал на работу. — И покосился на дочь. — Одна на улицу не смей. — И кивнул Вите. — А ты поглядывай...
„Значит, я дурочка, — сидела, сжавшись, Катя. — Мы все больные. А я еще и дурочка. Взрыв-то на Украине был — когда я второй класс закончила... стало быть, они считают, я осталась неразвитой... кретинкой... Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? „Воровское время", говорит отец. Но не все люди воруют. И потом... мама приносит с фермы молоко... стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело — имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни..."
Катя теперь с утра до вечера молчала. Уже шел сентябрь, хлеба убрали, но на обмолот были призваны все старшеклассники. Катю почему-то не приглашали на хозработы — видимо, в самом деле она считалась больной. — А в библиотеку я могу пойти? — спросила Катя у своего сторожа Вити. — Некогда мне тебя провожать. Если хочешь, напиши, чего тебе принести. Принесу. Шел лиловый ледяной дождь. Катя сидела, включив электричество, и читала „Сказки народов мира". Она сначала попросила брата принести ей книги, посвященные творчеству Микельанджело, чей Страшный Суд в Риме потряс ее бедное сердце. Она, помнится, рыдала после экскурсии не меньше часа, ее отпаивали джюсом, успокаивали... Витя сказал, что таких книг в сельской библиотеке наверняка нет, пусть сестренка попросит что-нибудь попроще, например, русские народные сказки. Подумав, Катя вдруг согласилась: „А почему нет?" Она давно не читала сказок. И когда Витя принес ей этот толстенный том с золотыми буквами (его, кажется, ни разу не брали читать), Катя как открыла книгу, так и сидела
