журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

ПРОЗА СИБИРИ

№1 1995г.

Замира Ибрагимова

ВСЕ СМУТЫ ПОХОЖИ ОДНА НА ДРУГУЮ

Прошу редакцию нового журнала опубликовать частное письмо, весьма полезное для издателей и, смею надеяться, небесполезное — для читателей. Автор письма — Сочинитель, испытывающий хронические денежные затруднения и решивший заняться журналистикой для избавления от материальных забот. Однажды назвал себя „человеком средней руки“. Доверяя ему безгранично, с этой самооценкой согласиться не могу. Письмами его зачитываюсь. Грешно в одиночку. К тому же, настроения и суждения Сочинителя близки, полагаю, многим.

Ничего в письме не меняю, только шифрую фамилии упоминаемых персон, ибо они по большей части хорошо известны, а автор отзывается о них не всегда хорошо. Неосторожный он человек, Автор... Ну да уж какого Бог послал...

„Душа моя, меня тошнит с досады — на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость — долго ли этому быть? Святая Русь мне становится невтерпеж. Где хорошо, там и отечество. А мне хорошо там, где растет трин-трава, братцы. Были бы деньги, а где мне их взять? что до славы, то ею в России мудрено довольствоваться. Тут смотри как бы с голоду не околеть, а они кричат слава. Русская слава льстить может какому-нибудь В. К-ву, которому льстят и петербургские знакомства, а человек немного порядочный презирает и тех и других. Но почему ты пел? на сей вопрос Ламартина отвечаю — я пел, как булочник печет, портной шьет, К-в пишет, лекарь морит — за деньги, за деньги, за деньги — таков я в наготе моего цинизма.

Единственное, чего я жажду, это — независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь ее. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это,-— самый трудный шаг сделан. Если я пишу еще по вольной прихоти вдохновения, то, написав стихи, я уже смотрю на них только как на товар по столько-то за штуку. Я столь же мало забочусь о мнении света, как о брани и о восторгах наших журналов. Н-н волен находить мои стихи дурными, но сравнивать меня с плутом есть с его стороны свинство. Как после этого порядочному человеку связываться с этим народом? И что если бы еще должны мы были уважать мнения Б-на, П-го, Н-на? приходилось бы стреляться после каждого нумера их журналов. Слава богу, что общее мнение  (каково бы оно у нас ни было) избавляет нас от хлопот.

Ради бога, почитай поэзию — доброй умной старушкой, к которой можно иногда зайти, чтобы забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтанием и сказками; но влюбиться в нее — безрассудно.

Что ни говори, век наш не век поэтов — жалеть, кажется, нечего, а все-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее — скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо. И то хорошо.

Денежные мои обстоятельства плохи — я вынужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет. С-н уже предлагает мне 15 000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его „Библиотеки". Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться. С-й такая бестия, а С-н такая дура, что с ними связываться невозможно. И среди этих-то орангутангов я осужден жить в самое интересное время нашего века!

Мы одни должны взяться за дело и соединиться. Какое поле — эта новейшая русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего человеческая природа ленива (русская природа в особенности).

Ты едешь в Москву, поговори там с В-м об журнале; он сам чувствует в нем необходимость, а дело было бы чудно-хорошо... чтобы нам завладеть одним журналом и царствовать самовластно и единовластно. На В-ва нельзя надеяться. Он холоден ко всему, что не он, а меценатство вышло из моды. Никто из нас не захочет покровительства просвещенного вельможи.

Вместо альманаха не затеять ли нам журнал в роде Эдинбург Ревю? Голос истинной критики необходим у нас... забрать в руки общее мнение и дать нашей словесности новое, истинное направление?

Не должно русских писателей судить, как иноземных. Там пишут для. денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас г. Х-в прожился на них. Шекспир лучшие свои комедии написал по заказу Елизаветы. Мольер был камердинером Людовика; бессмертный „Тартюф", плод самого сильного напряжения комического гения, обязан бытием своим заступничеству монарха; Вольтер лучшую свою поэму писал под покровительством Фридерика... Мы можем праведно гордиться: наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит на себе печати рабского унижения.

Когда-то мы возьмемся за журнал! мочи нет хочется. Мы поместили бы там... полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских (во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение империи на Западную и Восточную — у нас же он ничего не значит).

Угождать публике я не намерен; браниться с журналами хорошо раз в пять лет, и то К-ку, а не мне. Стихотворений помещать не намерен, ибо и Христос запретил метать бисер перед публикой; на то проза — мякина.

Толпа жадно читает исповеди, записки, etc, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок не так, как вы — иначе. Писать свои мемуары заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать можно; быть искренним — невозможно физически. Перо иногда остановится, как с разбега, перед пропастью — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать суд людей нетрудно. Люди по большей части