Паромщик - Джастин Кронин
Кэлус.
Мой мозг неумолимо распадается, и я уже не могу внимательно следить за происходящим. Я слышал выстрелы. Слышал отчаянные, нечеловеческие крики. Элиза накрыла меня своим телом. Это было самое прекрасное объятие в моей жизни и, как я думал, последнее.
А потом тишина.
Тишина, прерываемая моим булькающим дыханием и негромким плачем Элизы. Она стоит на коленях и держит мою голову в ладонях, прижимаясь щекой к моей щеке.
– Проктор, прости меня. Прости. Я очень виновата.
– Она здесь, – проговорил я: мне казалось, что так оно и есть.
Наша дочь Кэли была здесь.
– Я не могу, – шепчет Элиза. – Не могу.
– Нет, – возражаю я. – Ты… можешь. – (Элиза застыла на краю пропасти, боясь прыгнуть.) – Произнеси вслух.
– Не заставляй меня, – всхлипывает Элиза.
А надо мной продолжает разворачиваться Кэлус, утверждая свое присутствие на небесной тверди. Мои глаза и разум наполняются величественным зрелищем.
– Тебе всего лишь надо… произнести… ее имя.
В имени скрыта сила. Все, что мы приносим в мир, оказывается в нем благодаря именам, и никак иначе. В том числе и люди. А когда они покидают мир, мы сохраняем их имена, чтобы они не уходили окончательно.
– Кэли, – едва слышно шепчет Элиза.
– Еще раз.
– Кэли, – всхлипывает она.
Я не мог повернуть головы, но знал и так: наша малышка была здесь. Не та язвительная Кэли-подросток, встретившаяся мне на берегу, а та, которую мы потеряли и оставили на Земле. Она сидела на траве, поджав под себя ноги. Все в той же ночной рубашке. На коленях у нее дремал старый верный Мистер Оттер. Я знал, в какой момент Элиза взяла нашу дочь на руки, тихо плача и без конца повторяя ее имя. В теле появилось ощущение странной неподвижности, новое для меня. Похоже, здесь я и умру. Что значит умереть в мире снов? Это сравнимо со смертью наяву? Похоже на нырок в небытие – или я перейду куда-нибудь еще? «А Тия все-таки была права, – подумалось мне. – Мы никогда толком не поймем, что было сном и что не было». Все творение есть нагромождение ящиков, и в каждом – сон о своем боге.
Потом я почувствовал, что рядом есть еще кто-то. Моя мать. Я по-прежнему думал об этой женщине как о своей матери. Сдернув с плеча винтовку, она опустилась на колени рядом со мной. На ее лице темнели полосы. Вскоре я понял: это кровь. Одной рукой она зажимала раненое предплечье, откуда текла кровь. Тогда я еще не знал, что Отто лежит на траве с пулей в груди и что они с матерью одновременно стреляли друг в друга. Я мучился, видя, как она страдает, но был очень рад снова увидеть ее.
– Проктор… – сказала она и взяла мою руку, хотя я этого не почувствовал. По ее щекам текла кровь, смешанная со слезами. – Я не понимаю, что происходит.
– Все… идет как надо, – сказал я.
Она опустила голову.
– Проктор, Проктор! – всхлипывая, повторяла она.
Сон вокруг нас распадался. Мое дыхание почти прекратилось, но я не замечал этого. Все шло как надо. Осталось лишь произнести последние слова в этом исчезающем мире.
– Вы прибыли.
Но оказалось, что я говорю в пустоту. Мать, как и все остальные, исчезла.
Часть восьмая
Разошедшиеся дороги
40
Это история, в которой никто не умирает.
Ни Отто Уинспир, ни Паппи, он же Николас Паппье, крупный чиновник, ведающий расселением колонистов. В живых остаются бунтарка и подстрекательница Джессика Ордуэй, отвратительная Регана Брандт и Сандра, поставлявшая салонную живопись богатым просперианцам. Это же касается и Каллисты Лэйрд, чье краткое пребывание на Питомнике с его усыпляющей пищей и тошнотворной атмосферой предупредительности было грубо прервано раньше, чем она успела погрузиться в эротическое забытье. Никто из просперианцев и колонистов не погиб. Что же касается охранников, то они существовали только в пространстве снов. Подобно кроткому Бернардо и обольстительной Даниэлле, они являлись атрибутами того мира, реквизитом, а не действующими лицами.
Словом, все остались в живых. Даже я.
Это было прекрасно, но нам пришлось спешно решать возникшие проблемы. Мы не могли одновременно вывести из стазиса шестьдесят восемь тысяч колонистов. «Ораниос» строился как грузовой корабль, а не как пассажирский лайнер. Если все шестьдесят восемь тысяч пробудятся… Представьте себе пространство размером со стадион. И все оно заполнено мужчинами и женщинами: голыми, словно знаменитая статуя Давида работы Микеланджело, и находящимися в состоянии глубочайшей дезориентации. Полы их капсул густо покрыты рвотными массами. И всем этим людям нужны одежда, еда, средства жизнеобеспечения, медицинская помощь и крыша над головой. Изначально предполагалось выводить из стазиса пятьсот человек зараз и, таким образом, переправить всех колонистов с корабля на поверхность Кэлуса за два с лишним земных года. Но полное обрушение пространства снов радикально изменило график переселения. Все колонисты, еще находившиеся в стазисе, оказались запертыми в аду собственного ума. После продолжительного обитания в пространстве коллективного сна каждому суждено было попасть в область личных снов. Пройдет совсем немного времени, и эти личные сны наполнятся чудовищами.
Проблема усугублялась и другими обстоятельствами. Упомяну два наиболее существенных. Первое: состояние реактора, дававшего энергию для маневрирования на низкой орбите. Содержание реактивного вещества упало до сорока двух процентов, подойдя к минимально безопасному уровню. Второе было еще серьезнее: количество воздуха, пригодного для дыхания. Человек, находящийся в криокапсуле, не дышит и потому не выделяет углекислый газ. Если выведенных из стазиса людей окажется слишком много, знали мы, корабельные системы удаления СО2 попросту не справятся. Иными словами, чем больше колонистов мы выведем из сна, тем скорее должны будем переместить их с корабля на Кэлус. И шаттлам придется летать с максимально возможной частотой.
Нужно было управиться за два месяца.
Даже при самых благоприятных обстоятельствах это было бы нелегко, однако существовал еще один фактор, с которым приходилось считаться, а порой и сражаться. Речь шла об индивидуальной памяти колонистов: кто что запомнил. Одни, вроде Антона, пробуждались, ясно сознавая, где они находятся и чем должны заняться. Их воспоминания о людях и событиях на Проспере были смутными. Другие (и я в их числе) поначалу не понимали, куда попали. Их разум по-прежнему оставался запертым в мире снов. Но, как говорил Квинн, рано или поздно свою жизнь на Проспере и Аннексе вспомнят все, и воцарится ожидаемая неразбериха. До погружения в стазис люди поддерживали отношения, сложившиеся еще
