Паромщик - Джастин Кронин
Такое романтическое существование продолжалось три года. Подобные отношения редко бывают длительными, обычно они заранее обречены. Мы не ссорились, не изменяли друг другу. Просто у нас были разные устремления. Каждый с головой ушел в работу. Добавьте к этому разницу в характерах и лишь наполовину сформировавшееся самосознание, как у меня, так и у нее. Все это сыграло свою роль. Появились трещинки, потом они стали множиться, и наконец мы оба оказались на тротуаре, у открытого багажника ее машины, залитые слезами.
Мы разъехались, но не расстались совсем. Из-за схожести наших занятий мы часто встречались в деловой обстановке, не теряя друг друга из виду. По прошествии времени те силы, что развели нас, начали казаться чем-то незначительным по сравнению с теплыми воспоминаниями о совместно прожитых годах. Тия так и не вышла замуж. (Она несколько раз оказывалась на грани вступления в брак, но так и не «нажала на спусковой крючок».) Это ничуть не удивляло меня. Для Тии на первом месте всегда стояли ее ремесло компьютерного теоретика и живопись – область, в которой она начинала приобретать известность. Иными словами, мы стали друзьями, но особого рода, храня память о любовной связи, о близости на переломном этапе жизни.
Около двух часов ночи, когда глаза уже разбегались от усталости, мы поднялись на крышу – глотнуть свежего воздуха. На юге Аляски июньское солнце никогда не заходит, лишь кокетливо движется по горизонту, излучая рассеянный свет. Но в ту ночь этот свет усиливало зарево сильнейших пожаров, которые уже начали пожирать американский Запад. Минут пять-десять мы с Тией стояли у парапета, глядя на залив Кука и очертания гор на западе. Одной из них была Суситна, называемая также Спящей Дамой – ни дать ни взять женщина, прилегшая отдохнуть. Я не мог оторвать глаз от Суситны, и чем дольше я смотрел, тем сильнее проникался грустью при виде каменного тела, застывшего навсегда. Эти чувства настолько захватили меня, что я всхлипнул, а потом разрыдался. Мое тело сотрясалось, измученное горем.
Я много раз плакал по Кэли. Я плакал и по своей жене – такой недосягаемой, что она стала чужой для меня. Но в этот раз все было по-другому. Слезы шли из такой глубины – можно сказать, из пропасти, – что мне было ясно: я оплакиваю не Кэли и не Элизу. Я оплакивал все живое. Нашу печальную, роковую участь и мир, который больше не мог любить нас, поскольку мы давно перестали любить его.
Я почувствовал, что Тия обнимает меня. Она тоже плакала. Мы не произнесли ни слова. Нас объединили общие ощущения и воспоминания о том, какими мы были когда-то: живыми, полными надежд. Мы оплакивали совместную жизнь, от которой отказались. Она поцеловала меня, а может, я поцеловал ее. Какая разница? Мы не целовались; мы двигались назад во времени.
Все остальное произошло само собой.
Это было двумя неделями раньше, а теперь мы летели в вертолете на север. Слева поблескивала река, внизу, под нами, шагали отчаявшиеся: последний полк армии, обреченной на гибель. Пепел становился все плотнее и стучался в окна вертолета: мириады черных снежинок. Шум двигателей не давал говорить, да и был ли в этом смысл? Элиза прислонилась ко мне. Она сильно похудела. Тия, сидевшая по другую сторону прохода, настороженно посмотрела на меня. Я понял, что мы думаем об одном и том же: каково это – прожить несколько веков в снах женщины, раздавленной горем?
Мы приближались к стартовой площадке, когда два пулевидных стальных шаттла взлетели и, сверкая, устремились к «Ораниосу». Из сопел вырывались конусы оранжевого пламени. Стартовую площадку окружило людское море, простиравшееся на сотни ярдов. Нас встретил Квинн, сказавший, что ограждение вот-вот будет прорвано. Нужно как можно скорее подняться на борт последнего шаттла и стартовать.
То, что задумывалось как торжественное отправление, превратилось в сумасшедшую гонку. У нас не оставалось времени на размышления о важности этого момента. Мы были не первыми людьми, отправившимися покорять звездные дали, а обычными беглецами, спасавшими собственные шкуры. Мы залезли в грузовик и понеслись туда, где стоял последний шаттл. Вслед нам захлопали выстрелы. Похоже, толпа смяла и разоружила охрану. Или охрана перешла на сторону толпы. Мы остановились у основания стартовой башни. Толпа быстро приближалась. Гулкие шаги, голоса, крики, снова выстрелы. Пули свистели над головой, отскакивая от фюзеляжа. Неужто эти люди собирались убить всех нас? Шаттл, заполненный горючим, был летающей бомбой. Я заслонял собой Элизу. Нам оставалось лишь добежать до кабины лифта, и вдруг Элиза оттолкнула меня.
– Нет! – крикнула она.
– Элиза, в чем дело?
Лицо жены было перекошено ужасом.
– Я ее не оставлю! – Элиза метнулась в сторону; я быстро догнал ее, схватил за талию и прижал к земле. – Будь ты проклят! – Она билась и царапалась, словно дикий зверь. – Отпусти меня! – (Уоррен снял с плеч рюкзак, расстегнул и, порывшись в нем, вытащил шприц и ампулу.) – Я не могу ее оставить! – стенала Элиза. – Не принуждай меня!
Я удерживал жену. Подбежавший Уоррен спустил пояс Элизиных брюк и вонзил шприц ей в бедро. Еще до того, как цилиндр опустел, я почувствовал, что ее тело обмякло. Толпа приблизилась настолько, что стали видны лица: перекошенные от злобы, испуганные, обезумевшие. Вот крупный мужчина с окладистой бородой, похожий на могучего лесного зверя. На плече у него – винтовка, на руках – орущий малыш. Рядом с ним – женщина с собакой (гончей?) на поводке. Из-под оранжевой шерстяной шапочки на ее голове выбивались седые волосы. За ними – подростки, парень и девчонка. Они держались за руки и кричали нам, прося подождать и взять их на борт.
Я подхватил Элизу на руки и помчался к кабине лифта. Квинн захлопнул дверцы изнутри. К этому моменту возле кабины уже появились первые люди. Они хватались за нижние кабели, пытались просунуть пальцы во все щели. Снова раздались выстрелы. Пули отскакивали от опор пусковой башни. Кто-то
