Паромщик - Джастин Кронин
Горе раздавило и меня, но я повел себя иначе: с головой погрузился в работу, завершая последние приготовления к отлету. Теперь, когда стало ясно, что дочь не отправится вместе с нами, моя одержимость усилилась, а вместе с ней – и предчувствие беды. Как оказалось, не случайно: вскоре несчастья стали обрушиваться на мир одно за другим, без перерыва. Человечество бесцеремонно поставили перед фактом, вручив последнее уведомление о выселении, так что величайшим умам эпохи не хватило времени на размышления о гибели цивилизации. Информационная суперструктура, связывавшая Пеорию[13] с Палау[14] и Бойсе[15] с Бангкоком, в одночасье прекратила свое существование. Мировая экономика, снабжение продовольствием, энергетика, транспорт, финансовая система и все, что условно можно назвать правительством, быстро исчезали. Вместо вооруженных сил начали появляться мощные военизированные группировки; человечество уподобилось собакам, грызущимся из-за жалких остатков жесткого мяса. Образно говоря, мир за считаные дни погрузился во тьму.
«Ораниос» к тому времени уже был построен и находился на околоземной орбите. Ему ничто не угрожало. Он вращался над планетой, оставаясь молчаливым свидетелем ужасных недель. Бури, голод, пожары и наводнения, беспорядки и гибель людей. В последние дни перед отлетом хаос нарастал со страшной скоростью. Мы торопились запустить шаттлы для доставки участников полета на корабль. И рассчитывали, что у нас будет гораздо больше времени. Наши планы не предусматривали никакой спешки. Хотелось, чтобы члены экипажа завершили свои дела на планете и спокойно подготовились. Большинство инвесторов даже не успели собраться в анкориджском кампусе «Просперы». Их пришлось спешно вывозить, чуть ли не по одному. На решение этой сложной и опасной задачи тратилось драгоценное время, учитывая состояние атмосферы. Этот тонкий, дающий жизнь покров яростно взбунтовался против человечества.
А затем появились толпы отчаявшихся.
Проект «Ораниос» не держался в секрете и в течение ряда лет оставался предметом всеобщего интереса. Нам пришлось отказать тысячам добровольцев, тем, кто, подобно нам, предвидел надвигавшуюся катастрофу. Но в целом средства массовой информации были настроены скептически. Наш проект выставляли невероятно дорогостоящей затеей кучки взбалмошных миллиардеров, которые поверили россказням чокнутых паникеров от науки. Журналисты не уставали повторять, что эти колоссальные деньги будут потрачены впустую.
Теперь все это было в прошлом. Стартовая площадка, откуда шаттлы доставляли людей на борт «Ораниоса», находилась в местечке Талкитна, в ста милях к северу от анкориджского кампуса «Просперы». Добраться туда можно было лишь по реке и единственной дороге. Кампус и стартовая площадка были обнесены высокими заборами и имели вооруженную охрану. Но заборы – не крепостные стены; они не могли сдержать натиск отчаявшихся людей, которые устремились к стартовой площадке. Люди напоминали скот, собранный в загоне. Они бились о сетки заборов, кричали, требуя или умоляя спасти их жизнь, поднимали над головой маленьких детей; женщины говорили, что позволят делать с собой что угодно, если их возьмут на борт. Нам предлагали пачки денег, потерявших всякую ценность. В воздухе носился пепел. Весь континент к западу от Миссисипи превратился в один сплошной пожар. Огненная стена двигалась в сторону атлантического побережья, расширяясь и пожирая все на своем пути.
Последних участников экспедиции перебрасывали к стартовой площадке по воздуху: ограждение вокруг кампуса было прорвано, и с обеих сторон начали стрелять. Вместе со мной в военном вертолете летели Элиза, Уоррен, Тия и Уна – начальник моего секретариата. Мы сделали круг над кампусом – на малой высоте, – повернули на север и полетели над шоссе. В воздухе сильно пахло дымом. Мы сидели молча. Вертолет сотрясался от порывов ветра. Глядя вниз, я видел не ленту шоссе, а человеческую массу. Люди двигались в том же направлении, что и мы.
Все уже который месяц обсуждали эмоциональное состояние Элизы. Она так и не выбралась из пучины горя, куда погрузилась после смерти нашей дочери. Естественно, это сказывалось и на состоянии ее рассудка. Мы склонялись к мнению, что она вряд ли сможет выполнять обязанности Дизайнера, начали искать ей замену (Элиза ничего об этом не знала) и остановились на моей кандидатуре. Однако Система интеграции сознания была настроена на Элизу, и нам пришлось бы переписывать целые мили программных кодов. На это ушло бы не меньше полугода, если не целый год. Было понятно, что этого времени у нас нет.
Возможно, следовало рассказать Элизе о нашем плане. Сам не знаю, почему я этого не сделал. Освобождение от ноши могло бы улучшить ее состояние. Скрыть от Элизы наши действия было легко. Она говорила со мной редко, всегда недолго и о чем-нибудь конкретном. Мы продолжали жить в гостевом доме, не имея средств, чтобы найти другое жилье. Очень часто я ночевал на диване в своем кабинете, убеждая себя, что так удобнее – ведь я работал почти круглые сутки. Но реальность была куда прозаичнее: я попросту не хотел создавать себе новых проблем, неизбежных в случае общения с женой. Мне было одиноко и грустно; в голову лезли самые черные мысли. Однако всякий раз, когда я обращался к Элизе – единственному человеку, способному понять мои чувства, поскольку она вместе со мной переживала гибель нашей дочери, – я встречал пустой взгляд и молчание.
Я рассказываю это не из желания оправдаться, а лишь для лучшего понимания. То, что произошло между мной и Тией, вызывало у меня сильнейшее чувство вины, и поэтому второго раза не было. Но чувство вины и желание, чтобы этого не было вообще, – не одно и то же.
Это случилось июньской ночью, за считаные дни до обвала земной цивилизации. Мы с Тией остались в кабинете вдвоем. Квинн уехал домой. Такое бывало и раньше, но ощущения изменились. В отсутствие Элизы я стал все чаще обращаться к Тие за эмоциональной поддержкой, какую обычно мужчина получает от своей жены. К тому же мы с Тией
