Чернее черного - Иван Александрович Белов

Воспоминания пришли обжигающей вспышкой, и Семена скрутила острая боль. Он завыл, но крик жадно пожрала окружившая его пустота.

– Семен? – вновь позвала темнота.

– Чего? – прохрипел Семка.

– Дурак ты, Семен.

– Может и так, – не стал спорить Семен, боль отступила, гулко постукивая в висках. – Ты, что ли, умный?

– Был бы умный, с тобой, дураком, не сидел.

– Где мы?

– По ту сторону всего.

– Кто ты?

– А какая разница? Я есть и меня нет. Я везде и нигде. Говорю, а слов нет.

– Шел бы ты в жопу загадки загадывать, – обиделся Семка. – Не до тебя.

– Торопишься?

– Жену надо сыскать.

– А ну как хуже будет, если найдешь?

– Пущай так.

– Вдруг это Господа знак? Что, если Бог выбрал тебя?

– Бог выбрал меня? Зачем? – удивился Семен.

– Ты нужен ему, он возлагает на тебя большие надежды. Через мученичество к Богу придешь. Делай, что должен.

– Что должен?

– Умирать и убивать, умирать и убивать. И так без конца. Целую вечность.

– Поганое будущее, – скривился Семен.

– Этого хочет Бог.

– Нахер такого Бога.

– От Господа не уйти, и от себя не уйти. Подумай, Семен, не ошибись.

Семен нутром почуял, что загадочный собеседник исчез. Развеялся, словно туман. А и был ли? На этот вопрос ответа Семен не нашел, в голове полыхнуло, и он снова провалился в черную бездну без дна.

По грязно-алому небу медленно текли зловещие тучи, подсвечиваясь изнутри мутными всполохами ледяного огня. Небо стонало и выло раненым, исполосованным порезами зверем, душераздирающие звуки туманили разум и сводили с ума. Солнце, красное, чужое, нездешнее, с надтреснутыми краями и паутиной черных прожил, висело так низко, что казалось, можно дотянуться рукой. Солнце не давало тепла. Не давало света. Не рождало теней. До самого горизонта лежала мертвая, спекшаяся ноздреватыми наплывами, оплавленная земля. Зловонный ветер мел по пустошам невесомую пыль. Серая взвесь мешала дышать, застилала глаза и набивалась в рот, оставляя соленую жижу на языке. От лютого холода дробно прилязгивали зубы. Впереди, саженях в полуста, застыл человек, а может, камень, похожий на человека. Рассмотреть мешали искажающий все вокруг красный свет и летящая пыль.

– Эй, человече! – робко позвал Семен.

Человек не отозвался, не обернулся, просто стоял. Недвижная черная фигура среди праха и бесформенных скал. Может, не услышал среди зловещего воя багровых небес. Или не хотел слышать…

– Эй! – Семен двинулся к человеку. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, словно идти приходилось по густому вязкому тесту. Темная фигура дернулась и поплыла, не касаясь ногами земли.

– Подожди! – Семен заторопился и побежал, спотыкаясь, хромая и падая. Незнакомец продолжал медленно стелиться навстречу клубящимся на горизонте пыльным воронкам. Семка бежал, но расстояние не сокращалось. Полста саженей, не больше, не меньше, хоть тресни. Семка пытался догнать, сам не зная зачем. Наверное, просто не хотел остаться один среди древних, залитых мутным багрянцем камней. Под босыми ступнями взлетал хлопьями черный пепел и трещали мелкие, похожие на рыбьи, острые кости. Справа, чуть в низине, лежала рухнувшая, разлетевшаяся кусками исполинская статуя: воин в необычных шипастых доспехах с огромным мечом. Рука, когда-то указывавшая вдаль, отлетела и валялась далеко в стороне. С лица, с отчетливыми звериными чертами, слепо уставились пустые глаза.

– Стой уже, черт! – крикнул Семка, выбившийся из сил. И незнакомец вдруг замер, застыл на краю обрыва искрошенных ветром и временем скал.

Семен сбавил шаг и приблизился медленно, осторожно. Мало ли что. В таком поганом месте самого херового только и ожидай… Человек был одет в длинную запыленную хламиду до пят, ветхую и разодранную понизу на дымные лоскуты. Воздух вокруг человека дергался и мерцал, переливаясь всеми оттенками окровавленной тьмы.

– Уф, еле догнал. – Семен на всякий случай подобрал острый камень с земли.

– Не надо меня догонять, – тихонечко отозвался человек. Семен подавился хрипом. Голос был знакомый, чарующий и родной.

– Аксинья? – выдохнул Семка и чуть не упал. Колени ослабли.

– А ты, что ли, не за мною бежал? – Жена повернулась, посматривая сурово и осуждающе. Под одеждой горбом торчал налитый ребенком живот.

– За тобой, милая, за тобой, – зачастил Семка и вытянул руки. В собственное счастье не верилось. – Думал, все, не увижу боле тебя.

– Не трогай. – Аксинья зло скривила губы. – Противен ты мне и всегда таким был.

– Ты чего? – опешил Семен. На лице жены играла неподдельная ненависть.

– Думала, избавилась наконец от него, а он, ишь, и здесь отыскал. Прилипчивый ты, Семка, спасу нет от тебя.

– Аксинья.

– Заладил, Аксинья, Аксинья, – передразнила она. – На кой ты мне сдался?

– Спасать тебя я пошел…

– А оно надо? – зло хохотнула жена. – Дурья башка. Сбежала я, опостылел ты мне. Живет в нищете, дальше носа не видит, землю роет, как крот, и этому рад. А с меня хватит – другой жизни хочу. Богатой и вольной.

– А дети? – тихонько спросил Семен, как-то сразу поверив словам вновь обретенной жены. Было в ее голосе что-то, заставляющее поверить. В голосе и в печальных глазах.

– А что дети? – прищурилась Аксинья. – Первые двое, надежа и опора мои, не от тебя. А ты и не заметил! Слеп ты, Семка, и глуп. Думаешь, почему они такие умненькие и красивые родились? Не в тебя, дурака.

– А этот? – Семка указал дрожащей рукой на вздутый живот.

– Этот от тебя, – с отвращением кивнула жена. – Не уследила, от дрянного семени понесла. Хотела вырезать поганца, да повитуха сказала, сама могу через то помереть.

– Мой, мой, – Семка обрадовался, его затрясло.

– Твой. – Аксинья оцепенела на миг, глаза налились темнотой. – А раз твой… знаешь, на, забирай.

Не успел Семка опомниться, как она, безумно оскалившись, запустила руку в живот. Плоть под пальцами разошлась, темным потоком хлынула вязкая кровь. Аксинья сосредоточенно покопалась в потрохах и с хлюпаньем вырвала окровавленный плод. С треском оборвалась пуповина. Все оборвалось. Оборвалась горемычная Семкина жизнь. Аксинья смеялась. Ребенок, крохотный, синий и сморщенный, беззвучно открывал крохотный ротик и тянул руки к отцу. Семен заорал исступленно и страшно. У ребенка было два лица, а вместо ножек – ком пупырчатых щупалец. Багровое солнце взорвалось всполохами переливающегося огня. Умерло солнце, умер свет, умерли вопящие небеса. И Семен умер. По крайней мере, этого в тот момент он хотел больше всего…

– Да не подох ты, – насмешливо сказал голос из тьмы спустя тысячи лет. Голос казался похож на того, с которым Семка уже говорил в темноте, но впечатление было обманчиво. Похож, да не тот.

– Лучше б подох, – отозвался Семен, вновь паря в кромешном мраке, полном шепота, предостережений и снов.

– Кому лучше? – хохотнул голос. – Хотя с какой стороны