Чернее черного - Иван Александрович Белов

тьме. Мать улыбалась. Анна разучилась дышать. Несчастная и жалкая в своем проклятом бесплодии, Анна вдруг понесла. У нее будет ребенок. От этой мысли захотелось взлететь. Чудо, настоящее чудо! А разве нечистая тварь может творить чудеса? Анна всхлипнула и повалилась мешком. Свечи потухли, и снизошла спасительная чистая темнота. Анна вновь вся без остатка тонула в яростном пламени жаркой любви.

IX

На следующий день

Церковные кресты и тесовые крыши проявились сквозь мутную пелену угрюмо сеющего дождя, обещая в обычное время сытный ужин, сухое белье и уютное тепло разогретых печей. Ага, как бы не так. В Ушерск Рух возвращался в самом наипоганейшем расположении духа. Обратный путь всю душу повымотал – неслись как угорелые, последние кишки растрясли, ступица на телеге аж треснула, едва докатили. Так еще Никанор всю дорогу молчал, нахохлившись на облучке растрепанной мокрой вороной. Поп и до того не особо разговорчивый был, а тут совсем воды в рот набрал. Рух пару раз пытался начать светскую беседу о погоде, бабах и видах на урожай, но, наткнувшись на стену напряженного молчания, плюнул и остаток дороги тупо пялился на вымокшие поля и лесные опушки, укутанные саваном гнилого тумана. Найденная и удочеренная попом коровенка послушно семенила на привязи позади.

Мысли в башку лезли одна херовей другой. Тварь, засевшая в городе, опасностью превосходила всех прочих встреченных Бучилой на долгом пути. Чудовище, способное подчинять чужой разум. И не один, а сразу десятки, сплетая огромную изощренную сеть. И сила ее росла с каждым днем. С каждым часом. С каждой новой пойманной в колдовскую ловушку душой. Разоренные селенья и города, дым от пожаров на весь горизонт, горы искалеченных трупов, армия одурманенных баб, марширующая по воле нечисти навстречу кровавому пиру. И против этой силы маленький несчастный упырь. Вытянешь? Да хер там бывал. Сломают, освежуют и выкинут. Причем без участия драной облуды. А если она самолично к потехе подключится? Вот чего от суки этой лесной ожидать? Тут не до шуток, когда против тебя сильная, пропитанная запретным колдовством, вскормленная кровью и смертями древняя тварь. Чем ее брать? Выход, видимо, только один – выложить всю подноготную начальнику полиции и героически сбежать подальше от всего этого опасного для жизни дерьма. Пущай Бахметьев сам разбирается, у него работа такая.

Городские ворота, несмотря на полуденное время, были захлопнуты, рядышком не толпились жаждущие попасть внутрь селяне, бродячие торговцы и нищие; на высоких башнях настороженно торчали стражники с мушкетами и в доспехах. Сия предосторожность немало порадовала: значит, ввели карантин, чужих не пускают, своих не выпускают, уже хорошо. Или плохо. Смотря с какой стороны поглядеть.

Бучила остановил лошадь и лениво крикнул стражникам наверху:

– Эй там, бездельники, чего ворота закрыты? Я Бучила, Заступа села Нелюдово, со мной поп Никанор. Едем к вашему начальнику полиции со срочным докладом.

Створки дрогнули почти сразу – драть глотку и доказывать, кто есть кто, не пришлось. С грохотом отвалился засов, ворота распахнулись на добротно смазанных петлях, в полутьме надвратной башни тускло сверкнула сталь. Усатый, похожий на повара, стражник в бригантине и круглом, изъеденном ржавчиной шлеме посторонился и буркнул:

– Проезжай – не задерживай. Яков Михалыч велел сразу к нему.

– Где он? – на всякий случай уточнил Рух.

– У бургомистрова дома. Яков Михалыч там теперича и днюет и ночует, извелся весь, лица на нем нет. Беда-то вона какая, а в доме бург… – стражник осекся. – Проезжай, говорю.

Усач бросил короткий взгляд на парочку, застывшую шагах в пяти у него за спиной. Эти двое ничего не говорили – просто стояли, но Бучила шкурой чуял исходящую от них опасность. Молодые здоровенные мужики, укутанные черными плащами до пят, с накинутыми капюшонами – только окладистые бородки наружу торчат. Под такими плащиками обычно прячут целую кучу железа. От обоих веяло скрытой угрозой и силой. Рух с одним встретился взглядом. Холодные небесно-голубые глаза смотрели оценивающе и вроде бы даже насмешливо. И самое интересное: взгляда мужик не отвел, а такое со смертными на Руховой памяти случалось, может быть, разиков пять. Чтобы вот так, без страха, смотреть в глаза упырю, это надо поистине стальные яйца иметь!

Бучила тронул заморенную лошаденку, и коляска с надсадным скрипом проехала в славный город Ушерск. Напоследок Руху показалось, будто голубоглазый ему подмигнул. Или не показалось. От хренового предчувствия противно кольнуло затылок. Ой не к добру все это, ой не к добру…

Улицы словно вымерли: пока доехали до места, не встретили ни единой души, только в темных окнах порой мелькали белые лица и едва заметно колыхались ажурные занавески. Город затаился в ожидании чего-то ужасного. Напряжение разливалось в воздухе осязаемой пеленой. Попадавшиеся по пути трактиры и лавки были закрыты, бабы не судачили у колодцев, пропали даже неугомонные дети и бродячие псы. На перекрестках маячила вооруженная стража.

Дом бургомистра, будь он неладен, вознесся к хмурому небу темной громадиной бревен, теса, резных наличников, крытых переходов и флигелей. Затаившееся чудовище, полное гнили, трухи и разбитых костей. На крыше расселась стая ворон – черные птицы пронзительно каркали и дрались, предвкушая обильный пир и свежую кровь. Забор, через который совсем недавно с таким трудом переползали с отцом Никанором, снесен подчистую. Дельная мысль! Интересно, Бахметьев догадался? Теперь дом как на ладони – таракашка махонькая не проскользнет. Прилегавшие улицы и переулки заблаговременно перекрыты баррикадами из бревен, кольев и старых телег. Неплохо они тут развернулись, экие молодцы, все по правилам высокого военного искусства. Рух остановил коляску и спрыгнул в грязное месиво. Следом, кряхтя и отдуваясь, полез Никанор. Их словно ждали. Опрометью подлетел парень, лохматый, растрепанный и безбожно косой, замахал руками и тихонько, вполголоса запричитал:

– За мной пожалуйте, за мной. Яков Михалыч рядышком тут. И с ним еще.

Кто «еще» – уточнять не стал, сукин сын. Импровизированный штаб расположился в соседнем дворе под навесом: фыркали кони, звякало железо, на огне побулькивал котелок. За длинным столом сидели несколько человек, и Рух сразу увидел Бахметьева. Начальник полиции напялил поверх щегольского камзола кирасу и вооружился саблей с парой пистолей. В остальном прежний – статный, красивый, сосредоточенный. Ну, разве слегка бледноват, и под глазами залегли черные тени.

– Ого, какие люди! – Начальник полиции поднялся навстречу, радушно раскрывая объятия. – Ну не то чтобы люди, но один черт. А я уж хотел в розыск вас подавать.

– На два дня всего отлучались, – буркнул Рух.

– Для меня, веришь, нет, целая вечность прошла, – сообщил Бахметьев. – У нас тут