Чернее черного - Иван Александрович Белов

на дороге монах трясется, видя крест, гвозди и молоток; седобородый старик без тени страха ожидает смерти, видя, как приближаются окровавленные голые бабы с кольями и ножами в руках. Как, Господи, как? Почему? Господь молчал, только небо плакало мелким дождем, и Анна плакала вместе с ним в тщетной попытке смыть гнойные нарывы смертных грехов с проданной за копейки души. Долгожданное счастье оказалось ложью, мороком, жестокой шуткой заскучавшего Сатаны. Никакой любви не было, лишь помутнение разума, реки крови и череда ужасных смертей. Отныне молись не молись, кайся не кайся – преисподняя ждет. Анна сама раздула пламя, и котел уже закипел.

Она встала, хватаясь за сгнивший забор, и поплелась в холодную пелену волнами накатывающего дождя. Шаталась, скользила и падала, но всякий раз поднималась, продолжая свой путь. В голове грохотал набат, перед глазами плыло, город превратился в размытые полосы. Как дошла до Храма, не помнила, девки, охранявшие ворота в бывший дом бургомистра, согнулись в поклоне, почтительно шепча за спиной: «Благовестница, благовестница…» Благих вестей Анна сегодня не принесла. Только стыд, горькое разочарование и раскрытый обман. И единственный терзающий душу вопрос: «За что все это, за что?»

Перед дверью в терем Анна схватилась за виски – ее повело, острая боль полоснула кнутом и тут же ушла. Внутри царила похожая на паутину зыбкая полутьма. Невесомые пылинки кружились в слабых лучиках света и царапали кожу. Запах трав и яблоневого сада, витавший еще утром, куда-то пропал, теперь здесь пахло плесенью и гнильем. Стены, прежде разрисованные яркими цветами, вычурными орнаментами и словами о всеобщей любви, были покрыты оскалами демонических харь и угловатыми надписями. На огромной, от пола до потолка, грубо намалеванной фреске бесы сношались с женщинами, тут же убивали и пожирали истекающие кровью тела. Еще утром здесь была чудесная картина: нагие прекрасно сложенные девы извивались в сладострастном танце перед женщинами с венками на головах. Значит, и это был всего лишь обман? Под ногами хрустели изрубленные расколотые иконы, острые щепки впивались в босые ступни. Испоганенный исцарапанный лик Богородицы превратился в похабную морду. Неоскверненными остались только глаза, смотрящие на Анну со скорбью и жалостью. Так родители смотрят на непутевых детей.

Запах протухшего мяса становился сильней, жирным налетом оседая на волосы и лицо. На полу засохли длинные черные полосы. Анна переступила порог и едва подавила испуганный вскрик. Пустой желудок подкатил к самому горлу. Под ногами хлюпала кровавая жижа. Большая горница была превращена в скотобойню. Мертвецы валялись вповалку, друг на друге, неестественно вывернув ноги и руки. Скалились в жутких ухмылках раскрытые рты, пузырились кольца сизых кишок. Мужчины, женщины, дети. Свежие, сгнившие, порубленные на неряшливые куски – кошмарное подношение темной богине, упивающейся кровью, болью и разложением. Анна, не останавливаясь, подхватила прислоненный к деревянной колоде топор. Ручка была противной и скользкой, на ржавом лезвии налипли длинные светлые пряди. Почему раньше не замечала? Оказывается, так просто не замечать… Не знать… Не верить… Тонуть и тонуть в омуте паскудной и мерзостной лжи…

В следующей горнице люди снова лежали вповалку. Теперь живые. Паства Великой Матери отсыпалась после шальной ночи, пролетевшей в свальном грехе. Сопение, причмокивание, надрывные вздохи. Стон. Анна брезгливо скривилась, воняло прокисшим потом, застарелой мочой и дерьмом. Голые истощенные бабы валялись на сгнившей соломе в лужах из нечистот. По грязным телам шмыгали облезлые крысы. Не было в том ни любви, ни счастья, ни красоты. И самое страшное – еще на рассвете Анна, довольная и радостная, лежала тут, среди них. Под потолком плыл горький сизый туман, дым от разложенного посреди горницы очага. На багровых углях кипел и булькал пузатый четырехведерный котел. Рядом на корточках сидела косматая старуха, морщинистая, страшная, с отвисшими пустыми грудями, помешивая варево засаленным черпаком. Увидев Анну, безобразно осклабилась, показав голые десны с черными пеньками зубов. В котле плавала вываренная человеческая голова. Анна с трудом сдержала рвотный позыв. На губах застыла мерзкая жирная пленка. Утром Анна с аппетитом хлебала из огромной посудины. И не раз варила мясо сама… Разверзшийся под ногами ад не имел ни остановки, ни дна. Она падала и падала сквозь бесконечные огненные круги и вопли караемых грешников. Один голос, слабый, исполненный муками, принадлежал ей самой. «Людоедка, людоедка…» – билось и гремело в висках.

Анна сжалась в предчувствии скорой расплаты. Господь не простит. И она не думала о спасении, Анна лишь желала смыть этот страшный позор. И умереть. Легко наложить на себя руки, зная, что врата Рая закрыты для тебя во веки веков. Рукоять топора раскалилась, обжигая ослабевшие пальцы.

Дверь в покои Матери отворилась бесшумно; тьма отторгала свет – свет корчился и слабел, рассекаясь на полосы и жидкий туман. Знакомый аромат забродивших яблок и затаившегося дикого зверя коснулся ноздрей. Голова закружилась, и Анна едва не упала. Десяток свечей вспыхнули одновременно, едва разбавляя хищную темноту. Владычица сидела на троне из корней, веток и лишенных плоти костей. Высокая, статная, дивно красивая, с крупной грудью, торчащей из лоснящейся шерсти, покрывающей поджарое тело. Рога тонули во мраке, напоминая ветви мертвого дерева. Аспидные, абсолютно ничего не выражающие глаза смотрели сквозь Анну, сквозь стены, сквозь мироздание, сквозь первозданный хаос черных небес. Как можно было усомниться в Матери? Откуда взялась крамольная мысль? Хочешь предать ту, что подарила тебе безбрежное счастье? Анна встряхнулась. Обман, снова обман, больше я не куплюсь. На троне надменно разметалась хитрая, лживая, жестокая тварь. Тварь, одурманившая Анну и остальных. Тварь, заставившая их потерять все в обмен на пустоту и божье проклятие. Нечисть, приказавшая убивать мужей, сыновей и отцов во имя себя. Чудовище, разжиревшее на смертных грехах, вволю напившееся крови, горя и мук.

Анна замахнулась, топор словно налился свинцом: Мать не пошевелилась, не дернулась, не отпрянула, спокойно ожидая разящий удар. Чернильно-агатовые, пронзительные глаза теперь смотрели на Анну. Прямо в голову, прямо в душу, прямо в сердце, продирая до самых кишок. Глаза ждали, глаза испытывали, глаза лучились любовью и добротой.

– Тебе меня больше не обмануть, – прохрипела Анна, стряхивая нечистую пелену.

Но Мать не собиралась обманывать. Когтистая лапа вытянулась из темноты и нежно коснулась Анны чуть выше пупка. Прикосновение было теплым и успокаивающим. Так ребенка касается счастливая мать. Или отец… Внутри у Анны вдруг что-то шевельнулось. Она ахнула и едва не осела на подкосившихся тряпичных ногах. Топор с грохотом выпал из рук. Анна недоверчиво провела ладонями по животу. Изнутри, словно откликаясь, последовал мелкий толчок. Потом еще и еще. Глаза Великой Матери сверкали во