Чернее черного - Иван Александрович Белов

дозовешься, да и часто нет богам дела до людской суеты, а облуды рядом, в ближних урочищах и оврагах. Облуды правили, жирея на смертях и крови. Много веков кануло с той поры, пока пришедшее христианство не начало охоту на них. Многие были убиты, а уцелевшие изгнаны в леса и болота, но до сих пор в чащах и на опушках встречались грубо отесанные каменные идолы, похожие на уродливых жаб, с раздутыми животами, козлиными головами и широкими ртами, полными острых зубов.

– Что за облуда? – не вытерпев, спросил Никанор.

– А сам не знаешь? Стыдно, господин поп. Облуда – нечисть такая, обликом… ммм… ну как будто какой дурак с козой согрешил, и народилось у них страшище, схожее и с матерью, и с отцом. Не шибко опасная, но умеет чары особые наводить, баб охмуряет и всякие интересные штуки делать велит.

– Значит, она моих забрала? – ахнул Никанор.

– Скорее всего. Но надо проверить. Где ее логово, знаешь? – поинтересовался у мавки Рух.

– Знаю, – кивнула лесная девка и неопределенно указала за спину, – тут недалеко. Место проклятое, туда не ходит никто.

– А мы сходим, раз недалече, – подмигнул Бучила. – Проводишь, красавица?

– Провожу, – обреченно вздохнула Тэйми и пошла в сторону густеющих зарослей.

– Оставь ты корову, – посоветовал Никанору Рух.

– Не оставлю, – упрямо тряхнул головой поп. – Животина божья чудом спаслась, теперь не брошу ее.

– Угу, давай еще молиться начни на нее. – Бучила сплюнул и пошел следом за мавкой. Тяга Никанора к корове была простой и понятной: священник из последних сил цеплялся за что-то знакомое посреди закрутившегося водоворота смертей, древних проклятий и тайн.

Длинные волосы-корешки едва заметно шевелились, падая Тэйми на спину и заботливо укрывая самое страшное. Рух утробно сглотнул – сколько раз видел, а все одно дрожь берет. Спереди красивая баба, все вроде при ней, а сзади брр, задница и ножки – залюбуешься, а плоть на спине прозрачная, открывающая взгляду кости и требуху. Как бабушкин, мать его, холодец. «Отверстые» – так кличут мавок в народе. Если заплутаешь в лесу и увидишь вдалеке мечущиеся красные полосы, это мавки танцуют, ведя неистовый хоровод. Рух поймал себя на мысли, что не может отвести взгляд от жгутов фиолетовых мышц, пульсирующих и надувающихся прямо под кожей.

Позади приглушенно молил Господа о спасении Никанор. Со стороны процессия выглядела довольно забавно: по узкой тропе вышагивали голая женщина, долговязый мужик в шляпе и кожаном плаще и поп богатырского телосложения с помукивающей коровой на поводу.

Опушка мигнула напоследок серым просветом и потерялась, задушенная шапками разлапистых елей. Черные вершины сомкнулись над головой; с веток, покрытых лишайником и губчатыми наростами, капала вода. Мох грязно-зелеными волнами разбегался по сторонам, затапливая гнилые коряги и трухлявые пни. От промозглой влажности темнело в глазах; чаща размывалась и, казалось, двигалась вместе с ними, то подступая, то отдаляясь. Кучи дряблых раскисших поганок сочились ядовитыми соками. Мавка, виляя задом, легко перепрыгивала через бугрящиеся осклизшие корни. Рух шагал осторожно, тщательно выбирая, куда поставить сапог.

Тропа, затейливо извиваясь, уводила все дальше вглубь неприветливого холодного леса. Осинник тянул к небу тощие ветки с облетевшей корой. В лужах кверху белесыми пузами плавали дохлые лягушки. Малинник, затянутый паутиной и плесенью, потерял лист и зябко ежился на ветру.

Версты через полторы Тэйми остановилась и сказала, указывая вперед:

– Чуть по тропе и увидите дуб, мимо никак не пройти – он приметный. Под ним логово Матери. Я уговор выполнила, дальше ты сам.

– Справедливо, – согласился Бучила.

Тэйми скользнула к нему и зашептала в ухо, обдав горячим травяным дыханием:

– Когда облуда ушла, возле берлоги завелся Тот-кто-живет-на-костях.

– Мратняк или скаренник? – со знанием дела спросил Рух.

– Мратняк, – ответила Мавка и едва заметно задрожала. – Днем отсыпается, а ночью охотится. Три дня назад маэву задрал у всех на глазах. Будь осторожен, Заступа.

– Береженого огнестрел бережет. – Бучила проверил, как ходит в ножнах тесак, и вытащил из-за пояса два пистоля, предусмотрительно снаряженные серебром. Только мратняка и не хватало для полного счастья, мать его в душу ети! А кто сказал, что будет легко? Искал бы в жизни простые пути, поселился бы в Новгороде в шикарных апартаментах и загулявшим пьяницам кровь из глоток пускал. Ну все, вроде готов. Рух встряхнулся и подмигнул Никанору. – Пошли, отче, посмотрим, стало быть, на источник зла. Или здесь подождешь, благодетель коровий?

– Нет уж. – Никанор глянул на мавку и стыдливо потупился. – Я с тобой, уж лучше злодейский источник, чем искушение сатанинское.

– А я б поискушался разок или два, – ухмыльнулся Бучила. – Ну ладно, держись меня. А ты, голозадая, дуй отсюда и не оглядывайся.

Тропа выводила на туманный просвет. План возник сам собой: красивый, стройный и безумный до полного безобразия. Мратняк – скотина опасная, на лешего похож, да не леший. Нечисть колдовская из гнилого дерева и лежалого мяса, а ума как у глиняного горшка. Живое жрет, мертвое жрет, все, в общем, жрет и не давится, тварь. Два года назад под Торжком Лесная стража выследила одного и загнала, так пока прибили, мратняк дюжину драгун разорвал вместе с конями. Кишки по всем елкам висели. Вот сейчас и поглядим, кто кого… Никанору говорить не стал, нечего отца святого пугать.

Рух замер на краю мрачной поляны размером саженей в полста, окруженной высохшими пожелтевшими елками, с растущим аккурат посередке дубищем. От вида деревины захватывало дух. Толстые ветви подпирали рваные черные облака, внутри выгоревшего, расколотого молниями ствола хоть пирушку закатывай на десяток персон. Пышная крона накрывала поляну плотной непроницаемой тенью, убивая на корню траву и кусты, оставляя бурую мертвую землю, заваленную желудями и прошлогодним листом. Желудей были тысячи: крупных, коричневых, с ноздреватыми шляпками. Ростков не дал ни один. Могучий дуб, закрыв солнце и свет, убивал собственных чад. Из перегноя густо торчали кости: свежие белые и древние позеленевшие. Человеческие и звериные, и не было им числа. Не поляна, а кладбище. Пялились черными провалами глазниц черепа, щерили в жуткой ухмылке беззубые рты. Грудные клетки и хребты настилали затейливые страшные кружева. Ни одного целого скелета не было. Костяной лом во мху и гнилье. У Никанора и приблудной коровенки, несмотря на июнь месяц, из ртов вырывался морозный парок. В остальном – тишина и полная благодать. Так бывает, когда все вот-вот сорвется в тартарары.

– Ты, отче, с говядиной своей прогуляйся до дуба, глянь, что там к чему, – понизил голос Бучила. – А я краешком пройдусь, вдруг в лесу затаилась гадость какая.

– До дуба? – Никанор нервно сглотнул, не сводя с дерева глаз. – До дуба