Чернее черного - Иван Александрович Белов

Долго ожидать не пришлось: у Бучилы еще не устала рука, как из-за стены деревьев выскользнула легкая незаметная тень. Молодая голая девка, почти неразличимая в зарослях, с темно-коричневой кожей, небольшой грудью и волосами, похожими на тонкие корешки. Она стояла и с любопытством посматривала черными глазищами на незваных гостей, чуть склонив голову на плечо.

– Заступа, – тихонечко позвал Никанор.

– Вижу, тише давай, не спугни. Боязливые они, страсть.

– Кто это?

– Мавка, – отозвался Бучила. – Она же навка, она же бисица, она же лоскотница. Народ такой лесной, слышал небось. Сами себя маэвами кличут, к нечисти отношения не имеют. В чаще живут, ручьи и рощи старые берегут, молятся непонятно кому, вреда от них особого нет. И не вздумай креститься при ней, увижу – убью!

– Очень мне надо, – Никанор возмущенно фыркнул. – Я и глядеть не буду – тьфу! – срамота.

– Во, точно, на корову свою смотри, – огрызнулся Рух, приветливо махнул боталом и позвал: – Эй, милая! Подойди, не обидим, разговор к тебе есть.

Оставалось надеяться, что лесная девка не совсем дикая и понимает по-человечьи. Иначе случится огроменный конфуз.

Мавка в ответ улыбнулась, показав желтые зубы. Красота ее была дикая, необузданная, черты лица резкие, словно вырубленные из мореного дуба. Впечатление не портил даже чересчур широкий рот и удлиненные, вытянутые к вискам, абсолютно ничего не выражающие глаза. Мавка вышла из зарослей и приблизилась, легко порхая на длинных ногах и покачивая узкими мальчишечьими бедрами. Остановилась шагах в трех и сказала хрипловатым голосом, похожим на треск сухих сучьев в лесу:

– Такого я еще не встречала: священник распятого бога и проклятый кровопийца вместе. Неужели и правда близится время Вьюги мертвых из древних пророчеств?

– Это долгая и скучная история, – отмахнулся Бучила. – Случайно все получилось. Я Рух, Заступа села Нелюдово, а это отец Никанор, человек святой и безгрешный, оттого на тебя и не смотрит.

– Если мужчина не смотрит на обнаженную женщину, что-то с этим мужчиной не так. – Мавка обворожительно улыбнулась. – Ну и пускай с ним. Мое имя Тэйми, из рода Утренней зари. Зачем ты, Заступа, у которого руки по локоть в нашей крови, явился сюда и зовешь детей леса?

– На мне и людской крови не меньше, – отозвался Бучила. – Работа такая. И здесь я как раз по работе. Там на опушке деревня была, а сейчас опустела.

– Маэвы тут ни при чем, – пожала плечами Тэйми. – Мы не выходим из чащи и не убиваем людей.

– Но знаешь, кто это сделал?

– Может, знаю, а может, и нет. Лес полнится слухами, и не всем из них я могу доверять.

– Не играй со мной, девка. – Бучиле надоел этот разговор ни о чем. Мавкам волю дай – день напролет будут болтать. Такими уж родились. Горе одинокому человеку, повстречавшему мавку в лесу: околдует ласковыми разговорами и красотой, уведет в чащу, и назад уже не будет пути.

– Ты первым начал игру. – Мавка повернулась вполоборота, выставив острую грудь. – Явился, требуешь ответов, а я тебе ничего не должна. Деревня опустела? Ну и пускай – нарожают еще, люди быстро плодятся. У людей лучше всего получается сношаться и убивать. Той деревеньки не было еще пятьдесят зим назад, и никто сюда их не звал, сами пришли.

– Я это слышал тысячу раз, не трынди, – возразил Рух. – Люди виноваты, люди пришли… Оставь эти речи для дураков. Из вашего леса выползла какая-то дрянь и убила в деревне всех, а потом залила кровью еще два села, а в городе, дальше по дороге, свила гнездо. Эту тварину рано или поздно раздавят, я помогу, а что потом? Потом люди узнают, откуда тварина явилась. Думаешь, они станут разбираться, кто прав, а кто виноват? Ты знаешь людей и знаешь ответ. Ваш милый лесок полыхнет с четырех сторон, а твоих родичей, которые побегут от огня, наденут на копья. Останется пепел. Заметь, я честь по чести приперся, чтобы до такого не доводить, а ты кочевряжишься. Не хочешь по-хорошему, я уйду, но вместо меня люди придут, и разговора уже не получится. Бывай, голожопая.

Рух повернулся, и правда собираясь уйти. И люди, и нелюди одинаково неблагодарные существа. Стараешься ради них, задницу рвешь, а они? Ну и пускай как хотят. Сколько раз зарекался не в свое дело лезть, и вот опять, на те же сраные грабли…

– Заступа, – окликнула мавка.

– Все, нету меня. – Бучила не остановился. – Жди молодцов с белыми крестами на черных плащах, им объяснишь. Никанор, не отставай, нам тут не рады. И корову не забудь, она мне дивно как дорога.

– Подожди, Заступа, – голос лесной девки дрогнул. – Ну подожди!

– Давай только быстро, некогда мне, – смилостивился Бучила.

– Обещай, что люди не придут с огнем и железом.

– Не могу, и ты это понимаешь не хуже меня. У вас был шанс. Завалить тварь самим или – если кишка тонка – сообщить, куда следует. Тут все просто – меньше смертей, меньше последствий. А смертей нынче целая куча. И последствий будет не меньше.

– Мы… мы боялись. – В черных глазах мавки стояли слезы. – Это облуда, кто мы против нее? Имя ей – Великая Мать, она стара, старее самого древнего дуба в лесу, и сильна. Встань мы у нее на пути, облуда бы уничтожила нас без труда. Понимаешь?

– Да не дурак, – кивнул Бучила. – Значит, облуда? Вот оно что, открылся ларчик с говном. А я уж извелся весь, пока гадал. И какого лешего ее людишек убивать понесло?

– Не знаю, – призналась Тэйми. – Мать спала три сотни лет, мы уже начали забывать. Думали, умерла, а она взяла и проснулась. Говорят, ее разбудили, и вроде как это был человек. Ушла, а мы и обрадовались, страшно рядом с облудой-то жить.

Бучила задумался, помахивая боталом и стараясь не глядеть на коричневые мавкины сиськи. Облуда – противник серьезный, это вам не заложных или жряков болотных пинками гонять. Давным-давно люди и нелюди поклонялись особому виду нечисти из глубин черных заповедных лесов. Тварям, питавшимся горем чужим. Никто не знал, откуда они и когда появились, облуды приходили, требуя одного – крови и преклонения. Если не получали, гнев их был страшен – гибли посевы, свирепствовали болезни, пропадали дети, вымирали селения. Владели облуды зловещими чарами, умели подчинять своей воле любое разумное существо, находя малейшие лазейки в душе. Вот такая мразота воспоминания о погибшей жене и подкинула. Облуд боялись и почитали. Боги далеко, пока