Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Ничего, – хмыкнул Рух. – Ничего хорошего, братец мой поп. Тут сраным начальником полиции не надобно быть, чтоб понять – все наши беды отсюда идут. Где-то тут корень зла, рядом совсем. Деревенька на отшибе, другого жилья рядом нет, местечко укромное: вокруг только лешие шишки из задницы достают. Тварь схарчила местных и дальше известной дорожкой пошла, подъедая деревни и села одно за другим, пока в Ушерск не дошла.

– Что за тварь? – затаил дыхание Никанор.

– Злобная, не умеющая себя вести и ужасно паскудная, – отозвался Бучила. – Точно пока не скажу, может, вид какой новый, даст бог, открытье научное сделаем. Я ее условно Баботыром зову. Потом, конечно, нормальное название придумаем, на латыни, как полагается. Мразотикус обыкновеникус, например.

– Почему Баботыром? – не понял священник.

– А не очевидно? Два и два до сих пор не сложил? Во всех случаях одно и то же всегда: мужики убиты от мала до велика, бабы пропали. Скотина эта бабам в головы лезет, может, чары накладывает, может, еще как, но к покорности приводит и подчиняет.

– Значит, и моих забрала, – ахнул Никанор.

– И твоих, – подтвердил Рух. – Да ты и сам в доме бургомистра видал. Все пропавшие бабы там, башку на отсечение даю. Зачем и с какой целью, говорю сразу – не ведаю. Да и не важно это. Сейчас нужно выяснить, что за тварь, чем живет и как ей гузно разорвать.

– Легко сказать, – фыркнул Никанор. – И как выяснишь?

– Всему вас, святош, надо учить, – вздохнул Рух. – Привыкли, что в Писании истину вам на блюдечке подают, а жизнь-то на самом деле штука сложная и заковыристая, и никаких прямых ответов в ней нет. Только личное постижение, дорогой ты мой человек, только личное. Пробы и ошибки. Вот сейчас и будем ошибаться и пробовать. Ну, или нас будут. Дуй-ка за мной.

И Бучила, весело насвистывая, направился в сторону притаившегося за околицей черного леса. Опыт подсказывал: если кругом людей нет, срань всякую надо в чаще искать. Попер напрямик, через поле, под ногами хлюпала размокшая жижа, ржаные росточки, слабые и безжизненные, втаптывались в рыжую грязь. М-да, если Господь прореху в небе не залатает, пропадет урожай, сгниет на корню. На скудной новгородской земле и без того изобилия нет, а не уродится хлеб – считай, можно ложиться и помирать. Уже к зиме, как подъедят жалкие крохи, в ворота сел, городишек и деревень постучится голод, собирая обильную жатву из человеческих душ. На долгом Руховом веку большой голод случался три раза, и перед глазами вновь и вновь вставали исхудавшие до костей мертвецы, зарево пожаров и матери, продающие детей за пригоршню овса.

Бучила перевалил за пригорок и остановился. Чуть ниже, за краем поля, на зеленой лужайке, спускавшейся к неширокой реке, стояла корова, опустив морду в траву, подфыркивая и аппетитно жуя.

– Корова, – изумился плетущийся следом отец Никанор.

– Да ты прямо сыщик! – восхитился Бучила. – А я думал, змий летучий о трех головах!

Корова, услыхав голоса, подняла башку и уставилась темными внимательными глазищами. Кончик правого рога обломан, на лбу приметное белое пятнышко, на шее обрывок веревки. Скотинина как скотинина, но отчего-то по спине пробежал противненький холодок.

– Здра-асьте, – протянул Рух, осторожно подходя ближе. – А чего это мы тут делаем?

Корова протяжно мукнула, не выказывая ни беспокойства, ни страха, словно пастись в двух шагах от мертвой деревни было в порядке вещей. В глазищах читалось равнодушие, дескать, шляются всякие, отрывают от важных делов.

– Иди сюда, голубушка. – Никанор вытянул руку.

– Не трожь, – предупредил Бучила.

– Почему?

– По кочану. Ты и вправду дурак? Вся скотина в деревне волками и мертвяками сожрана начисто, а эта, вся такая красивая, прыгает на лужку, словно в коровьем раю. А до леса сотня саженей. И пастуха я тут вроде не вижу. По мне, подозрительно.

– С ума ты, Заступа, сошел. – Никанор коснулся коровы. Та дернула вздутым боком и чуть отступила.

– Ну так целуйся с ней. – Рух обошел корову и двинулся к лесу. До животины ему дела не было, без нее забот полон рот. Речушка оказалась всего с пяток шагов шириной. Не речушка – ручей. В темной торфяной воде вилась гнилая трава, по течению плыли мелкие ветки и листья. Узкий мосток из березовых жердей угрожающе шатался и надсадно скрипел.

– Злой ты, – сказал догнавший упыря Никанор, волоча покорно перебирающую копытами корову за собой.

– Ты добрый, – отмахнулся Бучила. – Нам сейчас заняться больше нечем, как корову твою опекать.

Он первым переступил черту, разделяющую поле и лес. И без того пасмурный рассеянный свет сменился влажной сумрачной полутьмой с запахом прели и прокисших грибов. Огромные ели спускали тяжелые намокшие лапы до самой земли, устланной прошлогодней порыжелой хвоей. Мокрые заплесневелые стволы подпирали свинцовые небеса. Тишина стояла мертвая, продирающая до самых кишок. Не трезвонили зеленушки, не стучали дятлы, не вели кукушки свой мерный отсчет. Будто и не июнь на дворе. Пакостная погода все живое загнала по норам и дуплам.

– Жутко как, – поежился Никанор.

– Будет только хуже, это я обещаю, – оскалился Рух, вытащил из кожаной сумки манок – собачий череп на рукоятке из обломка бедренной кости – и спросил ошалевшего священника: – Нравится?

– Не очень, – признался Никанор. – Точнее, вообще не нравится. Снова гадость какую затеял?

– Прямо уж гадость, – обиделся Рух. – Вечно ты на меня наговариваешь. Это, между прочим, Костяное ботало – лично, своими руками собрал. – Он тряхнул погремушку, издав глухое противное бряканье. – В любом хозяйстве самая незаменимая вещь; внутри зубы самоубийцы, вороньи когти и могильная земля. Слыхал какой звук? Просто песня!

– Богохульство, – перекрестился Никанор.

– Ага, оно самое, – согласился Бучила. – Вся окружная нечисть, какая услышит, мигом примчится сюда поглядеть. Манит их ботало костяное, никакого удержу нет. Если спросить чего надо или расторговаться, греми в ботало. Куда лучше, чем по лесам и оврагам неделю искать. Но есть и обратная сторона: захочешь, к примеру, на титьки русалочьи посмотреть, а вместо русалочки припрется шишига зубастая, и неизвестно, кто на чьи титьки будет в итоге смотреть. Ботало не разбирает, кого звать, поэтому держи ухи востро. Увидишь, что бегу, – беги следом и не оглядывайся.

Рух поднял ботало повыше над головой и забренчал на весь лес, мерзким шумом разгоняя густую застойную тишину. Колдовской погремушкой он давненько не пользовался (годиков пять, почитай) и посему за результат ручаться не мог: кто его знает, может, выдохлись чары. Надо было надергать новых зубов, да чего уж теперь. Противное бряканье расплывалось в прелой лесной полутьме, наливая голову