Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Думаешь, что-то с той усадьбой не так? – догадался Рух.

– Вот вы и посмотрите, – кивнул, недобро скалясь, начальник полиции.

Ночь упала черной вымокшей тряпкой, затопив притихшие улицы тьмой и отвесными волнами хлещущего дождя. Блекло горели редкие огоньки, слышались собачий хай и глухой перестук колотушек отгоняющих ворье сторожей. Лохматые тучи цеплялись за храмовые кресты, ветер гнул старые ивы к земле. Ни просвета, ни звезд, ни луны, только мрак, лужи без отражений и потоки черной воды. Лучшее, мать его, времечко для поздних прогулок.

– Отожрался на дармовых-то харчах, – просипел Рух, с натугой втащив Никанора на плоскую крышу навеса позади дома ушерского бургомистра. – А как же посты и аскеза?

– Пощусь я, – обиженно засопел Никанор. – Кость у меня толстая, вот и тяжел.

– Ага, рассказывай. – Рух тенью переместился на край и затих, рассматривая обширный, в полста на полста саженей, двор. Под навесом беспокойно похрапывали спящие кони, виднелись повозки, длинные поленницы вдоль забора, пара сараев и баня. Ни людей, ни движения, ни озлобленных псов. Напротив темной громадиной высился двухэтажный рубленый терем с остроконечной крышей и башенками. В окнах ни огонька, дом выглядел пустым и покинутым. Над плечом пыхтел и беспомощно тыкался в темноте Никанор. По уму, попа не надо было с собой тащить – одному сподручней обстряпывать такие дела. А дело нешуточное – ноченькой темной залезть к бургомистру без спроса. За такое в лучшем случае на площади батогами шкуру сдерут. При условии, если судья будет снисходителен и в стелечку пьян. Потому Бахметьев и подрядил на злодейство случайных людей: если поймают, он вроде как тут ни при чем. Сказал, ежели что, он их не знает. Надо было его сразу на клят собачий послать, но уж если взялся за гуж… Да и недопонимание с полицией сейчас ни к чему. Мог Бахметьев и своих дуболомов послать, да что толку? Тут нужен тонкий, деликатный подход. Никанора решил с собой все же взять, мало ли как завертится, авось пригодится поп с молитвами и словом святым.

– Втравил ты, Заступа, меня, – еле слышно пожаловался Никанор. – В епархии прознают, что я аки тать в чужие дома лезу, сана лишат.

– Я тебя силой, что ли, тянул? – окрысился Рух. – Мог бы и не ходить.

– А если жена с дочкой там?

– Вот и узнаешь.

– Грешное дело задумали.

– Ничего подобного, – возразил Бучила. – В Писании насчет такого не сказано. Представь, будто в гости без спроса пришел. Вот если своруешь чего или снасилишь бабу какую случайно, тогда да, грешный грех и адово пекло. Ты ж не удумал насилить и воровать?

– Упаси боже, – ужаснулся Никанор.

– А за себя не ручаюсь. – Рух выждал еще немного, всматриваясь и вслушиваясь в жуткую темноту, и кошкой спрыгнул с навеса. Под ногами глухо бухнули мокрые доски.

– Давай сюда, – позвал Бучила.

Никанор ойкнул и, набравшись мужества, сверзился вниз. Рух смягчил падение собственным телом – коленки подломились, и он завозился, придавленный тяжеленным попом.

– Слезай, отче, в тебе живого веса пудиков семь, – сдавленно захрипел Бучила.

– Шесть, – поправил Никанор. – В отца уродился, он у меня здоровый был, мог бычка кулаком наземь свалить. Если пьяный придет, из дому лучше бежать.

– Мне твои семейные воспоминания до известного места, – пробурчал Рух, выпутавшись из-под туши попа. Триумфальное появление, слава тебе господи, прошло незамеченным: ни шума, ни оклика, ни огонька, ни собак. Больно уж гладко все, сука, идет… –  Держись меня, отче. – Бучила медленно поплыл во мраке к нахмуренной громаде высокого терема, только сейчас обратив внимание на небольшую деталь: все окна обоих этажей были закрыты тяжелыми ставнями. Ворья опасаются или никого дома нет? Сейчас и проверим. Рух крадучись взошел на крыльцо и без особой надежды потянул резную массивную дверь за кольцо. Та вдруг отворилась без скрипа, дохнув в лицо теплом и запахом печного дымка.

– Вот, отче, – шепнул за спину Рух. – А то заладила ваша поповская братия, мол, зло одно на миру, люди поголовно грешники и убивцы проклятые, жизнь говно, а тут смотри – народ не запирает дверей. Выкусил?

– Не к добру это, – буркнул Никанор.

– Тут соглашусь. – Бучила переступил порог и замер с самым поганым предчувствием. Тянулись мгновения, на него никто не набросился, под ногами не открылась яма с кольями, и потолок не обрушился на башку. Уже хорошо. Может, просто забыли запереть, а может, и вовсе не принято у них запирать, ведь ворота и ограда вокруг. Сам будто двери когда запирал, ничего страшного.

– Идешь? – позвал он Никанора, маячившего на фоне двери.

– Куда? – отозвался священник. – Тьма кромешная.

– Не оправдывайся, – укорил его Рух. Слабая часть плана выползла во всей красоте. Вурдалак прекрасно видит во тьме, а слуга Господа слеп, аки котеночек новорожденный. – Держись за плечо и шаг за шажком. Потеряешься – сам виноват.

Сильная рука нашарила и сжала плечо, Рух поморщился и медленно двинулся вглубь огромного дома, слыша, как в оглушающей тишине бьется сердце отца Никанора. В синеватом ночном зрении из темноты проступали кадки и обитые железом лари. Сени бургомистровых хором оказались больше иной крестьянской избы. Скрипнула половица, и Бучила замер. Терем остался безмолвен, словно разграбленный склеп. Сени вывели в просторную горницу с длинными лавками вдоль бревенчатых стен. Рух почувствовал легкое головокружение. Позади сдавленно закашлялся Никанор.

– Не вздумай на спину наблевать, – предупредил Бучила, пытаясь отогнать внезапно нахлынувшую тревогу. Затылок кольнуло, и поганое чувство исчезло. В следующей комнате раскорячилась большая кровать с балдахином. Простыни взбиты, подушки разбросаны, перина примята. Рух протянул руку и тут же отдернул. Кровать еще хранила тепло, будто человек бесшумно встал и ушел за мгновение до их появления.

– Пошто остановились? – забеспокоился Никанор, коршуном вцепившись в плечо.

– Да так, ничего, – соврал Рух. Пугать попа раньше времени не хотелось. Поднимет хай – кому это надо? Воровское ремесло шума не терпит.

Из спальни выводили сразу две двери. Рух, выбрав правую, оказался в пыльной кладовке, заваленной разной необходимой в хозяйстве херней: старыми половиками, вениками, рассохшимися кадушками и сломанной мебелью. За второй дверью отыскалась очередная комната, в сине-зеленом ночном зрении из кромешного мрака выплыли прялки, стулья и полки с глиняными горшками, уходящие под потолок. Тьма клубилась и тянула жидкие черные лапищи. Бучила осторожно переставлял ноги, позади шумно дышал Никанор. Рух дошел почти до противоположной стены и передернулся от жуткого ощущения. К его с попом шагам примешались чьи-то чужие, похожие на едва слышное шлепанье мокрой тряпки по голой земле, словно кто-то