Чернее черного - Иван Александрович Белов

– Ну конечно, о чем разговор? – Рух похлопал себя по карманам. – Вот только мелочи нет, так что ты извини, долг перед дружком срамным местом отработаешь, тебе не в первой.

Курносый оторопело захлопал глазами, дружок по-идиотски зареготал.

– Ты чего сказал?! – Кузьма сжал кулаки и шагнул вперед. Рух обреченно вздохнул. Вот и посидели себе мирно, покушали…

Курносый занес руку для удара, рожа перекосилась, но тут сбоку раздался спокойный уверенный голос:

– Опять буянишь, Кузьма?

– Яков Михалыч? – Кузьма враз стушевался и передумал бить морду Бучиле, благополучно сохранив себе и руку, и жизнь. – Да я ничего, шуткуем мы, Яков Михалыч.

– Пошли вон! Еще раз увижу, в карцер загремите на неделю, авось ума наберетесь, – сказал человек без всякой угрозы. Будто отец посоветовал непутевеньким сыновьям.

– Яков Михалыч, – заканючил Кузьма. Петр низко закланялся, подхватил товарища за плечи и потащил в сторону выхода.

– Вот шалопуты. Я присяду, не против? – Человек мягко улыбнулся и, не дожидаясь разрешения, сел. На вид лет сорок, одет в темно-синий камзол, лицо узкое, заостренное, усики тонкие, щегольские, взгляд как у старой девы, оценивающий и недоверчивый. – Разрешите представиться, Яков Бахметьев, полицмейстер сего уютного городка.

– Какая честь, – картинно восхитился Рух. Стало понятно, отчего парни перепугались и задали стрекача. Надо же – сам начальник полиции в гости пожаловал. – Меня Рухом кличут, а это отец Никанор из села Долматово. Чем обязаны?

– Святой отец, – Бахметьев приветственно тронул краешек треуголки, – слухи дошли, будто пожаловали в город приметные люди. Решил поприветствовать.

– Ну и порядки у вас, – хмыкнул Бучила. – Каждого бродягу лично начальник полиции встречает?

– Только вас, – ласково сказал Бахметьев. – Только вас.

– Это повод гордиться или пугаться? – напрямую спросил Рух.

– Тут уж как повезет, – многозначительно сказал Бахметьев и оглядел стол. – Уже покушали? Жаль, а я торопился, хотел угостить. Не против, если заплачу? Держи.

Полицмейстер щелчком бросил Руху монету. Свежеотчеканенный блестящий талер пролетел мимо головы, ударился в стену и закатился под стол. Бучила даже не попытался его ухватить и сказал:

– Ой, я, право, такой неловкий, прошу извинить.

– Ты-то ловкий как раз. – Бахметьев наклонился вперед, пытаясь заглянуть Руху в лицо. – Не любишь серебро?

– Это с какой стороны посмотреть: когда в борделе расплачиваюсь, очень даже люблю, а когда в голую руку кидают, то нет. Я Заступа села Нелюдова, Рух Бучила, – сказал Рух и продолжил, предвосхищая следующий вопрос: – Вурдалак и проклятая душа, о том все нужные бумажки с подписями имеются.

– Ясно теперь, – Бахметьев удовлетворенно кивнул. – А почему в город пришел, а в полиции и епархии не отметился? Порядка не знаешь?

– Знаю. Но нигде не писано, чтобы я, не успев пожрать, в полицию опрометью бежал. Посижу и отмечусь.

– По закону может не отмечаться, – сухо сказал Никанор. – Если в сопровождении священника проездом следует через город или село.

– Верно, отче. А вы, значит, проездом? – сощурился полицмейстер.

– Ага, пивка жахнем, да только вы нас и видели, – сообщил Рух. – А то смотрю, не рады тут нам.

– Были бы не рады, сейчас бы сидели не в кабаке, – сверкнул глазами Бахметьев. – Поговорим, и, если ответы устроят, больше меня не увидите. Рассказывайте, каким ветром к нам упыря со священником занесло.

Рух обрисовал ситуацию коротко и предельно понятно: разоренные деревни, пропавшие люди, ожившие мертвяки. Вроде ничего не забыл. Бахметьев не перебивал, изредка задавая уточняющие вопросы то Бучиле, то Никанору, а дослушав, удовлетворенно кивнул и сказал:

– Значит, уверены, мой город следующий?

– Мы ни в чем не уверены, – фыркнул Бучила. – И вообще не знаем, связано это между собой или нет. А если в одной деревне мор прошел, а другую тати разграбили, и совпадения просто случайны? Вот и решили проверить: если в городе творится херня, мы на верном пути, а если спокойно, цена моей версии – ломаный грош. Пока, сука, грош.

– Или зло еще не пришло, – тихонечко обронил Никанор.

– Ну или так. К колдуну вашему заскочили. Говорит, все лучезарно и восхитительно, чуть ли не единорожики веселые по улицам прыгают. А сам вещи собирает и карету готовит к отбытию. Совпадение?

– Значит, собирается все же Живляк? – задумчиво сказал Бахметьев. – А я не верил.

– Сходи посмотри, – предложил Рух. – А потом повидались с попом Евмением, так тот застращал, будто не город у вас, а прибежище Сатаны, и в каждом первом бесы сидят. Аж слюней напустил. Кому верить, я, право, теряюсь. Нутром чую, что-то не так. Что-то в воздухе разлито, злое, голодное, темное. Едва слышно тянет, но все же.

– Ты прав, что-то не так, – после короткой паузы обронил Бахметьев. – Ушерска теперь словно два, первый – родной и знакомый, где известен каждый засратый уголок, а вот второй, признаться, пугает меня. За последнюю неделю четыре убийства, у нас столько за полгода не набирается. Люди звереют, сходят с ума. Много беженцев, у кого что на душе, бог его знает. Бродят по улицам, клянчат пожрать, стучатся в дома. Недавно целая свора баб прибыла, все вроде как не в себе, глазенки пьяные, херню разную про любовь несут. И телега крытая при них, вроде как храм. Я бы всю эту шушеру вычистил за пару часов, но приказа нет. Бургомистра, Петра Востурмина, свалил неясный недуг, пятый день не показывается. От его имени распоряжается жена, Софья. Бумаги выдает им самолично подписанные, уж я разбираюсь. Дело обычное, всякого хворь может взять, но к бургомистру никого не пускают, даже врача. Я – человек в городе не последний, попытался, да получил от ворот поворот под разным предлогом. На подворье у них чужие люди живут, соседи жалуются на странное пение, вонь и крики в ночи. Я на всякий случай людей приставил следить, вроде ничего подозрительного, только личности по темноте непонятные шастают и огонь до рассвета в окнах горит.

– И почему ты нам это рассказываешь? – напрягся Бучила.

– Скоро узнаете. – Бахметьев поднялся из-за стола. – Пройдемся, тут рядом.

В подвале полицейской управы царили холод и сырость. Свет масляной лампы прыгал по кирпичным плесневелым стенам и отражался от низкого, давящего на башку потолка. Хромоногий тюремщик остановился возле кованой решетки, перегородившей коридор, и пропустил их вперед. В темноте крохотной камеры Рух рассмотрел узкие нары с грязным тряпьем, бадейку в углу и перевернутую щербатую миску. Спиной к ним скрючился обнаженный человек с исцарапанной, покрытой свежими ссадинами спиной. Судя по широким бедрам и длинным спутанным волосам, женщина. Тонкая рука дергалась, выводя на стене обломком деревянной ложки знакомый рогатый ромб. Противный скрежет по камню раздражал слух.