Жемчужный узел - Дарья Прокопьева
– Да, конечно. Нам всем предстоит расстаться, – согласилась она, не в силах скрыть грустные нотки в голосе. – Но я надеялась, что даже после этого мы останемся хорошими друзьями.
– Безусловно, останемся! – просиял Лад, однако радость его почему-то показалась Лизавете наигранной и чрезмерной.
Слова Инги прозвучали на порядок искреннее:
– Обещаю, мы будем вспоминать тебя добрым словом, когда уедешь.
«Мы будем вспоминать друг друга, но не видеться», – поняла Лизавета. И это было, как могла выразиться Инга, поразительно разумным предположением. Купеческой дочке, и уж тем более купеческой жене, не полагалось разъезжать по деревням и якшаться с местными жителями, а в особенности – со странными людьми, обитающими на отшибе, за околицей. Они были из разных миров, несмотря ни на что.
– Спасибо, – Лизавета улыбнулась Инге. – И прошу меня простить.
– Уже уходишь? – Лад как будто и впрямь удивился. – Но ты не доела.
– Мне хватило, спасибо. – Во второй раз благодарность прозвучала натянуто, вымученно, но, возможно, именно этот тон позволил Лизавете наконец беспрепятственно выскользнуть из комнаты.
Ей не хотелось тревожить оставшихся своими непрошенными, неуместными чувствами. Разумом Лизавета понимала, что они так легко говорят о расставании не оттого, что не ценят ее, а потому, что прожили слишком долго. Им уже приходилось прощаться со своими родными и любимыми – а кем была она? Еще одной искрой, промелькнувшей, угасшей и быстро забывшейся.
Она должна была относиться к этому так же разумно, и все же ее сердцу стало тесно в груди. Лизавета прижала ладонь туда, где оно неистово билось, и сделала несколько глубоких вдохов, заставляя себя успокоиться. И чего распереживалась, глупая? До отъезда все равно оставалось больше двух лет.
Чтобы оставить грустные мысли, Лизавете нужно было отвлечься. Она бы хотела, чтобы Ярослав скорее появился, утянул ее опять что-нибудь выяснять и кого-то опрашивать, но тот, как назло, не спешил возвращаться. Лизавете же не оставалось ничего, кроме как бесцельно бродить по сумрачным коридорам, и без того изученным вдоль и поперек. Ноги сами привели ее в холл и повели бы и дальше, в ставшую родной гостиную, но Лизавета заставила себя остановиться. Сегодня идти туда не хотелось.
Вместо этого она свернула в бальную залу. Лизавета бывала в ней лишь однажды, когда впервые исследовала дом. Заходить сюда она не видела смысла – балов под водой не устраивали, комната стояла пустой, холодной и безжизненной, напоминавшей о том, чем по сути является Навь.
Вот только сегодня она таковой не была.
– Ярослав?! – воскликнула Лизавета от неожиданности.
Он поднял голову от рояля, который, судя по всему, пытался настроить.
– О, здравствуй. Не думал, что меня здесь кто-то найдет.
– Я не искала, – поспешила она оправдаться. – Случайно зашла.
Ярослав покачал головой:
– Просто так сюда не заходят. От кого прячешься?
Иногда Лизавете казалось, что проницательность – отрицательная черта характера. Она была бы и счастлива уйти от ответа, но знала: Ярослав прочтет ее, как открытую книгу, и не преминет заметить это вслух.
– От всех. От Лада и… остальных.
– А от меня? – он спросил так, будто готов был уйти по первой же просьбе.
– Нет, – она улыбнулась. – Только обещай не напоминать мне о том, что я не принадлежу этому миру.
– Но ты принадлежишь.
Лизавета могла бы пожурить его за неудачную попытку утешить, вот только Ярослав выглядел вполне искренним.
– Ты явно дорога Ладу и Инге, да и Ольге тоже, хотя по ней никогда не скажешь, что она испытывает к тебе теплые чувства. Да одна твоя помощь со Сбыславой чего стоит! Ты много делаешь для этого мира, Лиза, и он вполне готов тебя принять.
Видя, что с ее лица никак не желает уходить сомнение, Ярослав подошел ближе – так, что Лизавете пришлось чуть запрокинуть голову, чтобы видеть его глаза. Он выглядел ужасно серьезным.
– Ты же помнишь, что я из тех духов, которые считают неприемлемым любой союз с людьми? Если уж я говорю, что ты многое для нас сделала, то это и правда так.
– Я постараюсь поверить.
– Спасибо и на том. – Он вернулся к инструменту. – А знаешь, мне кажется, тебе нужно побольше уверенности в себе.
Лизавета пожала плечами, не соглашаясь и не отрицая. Она медленно преодолела разделявшую их комнату – шаги эхом отдавались от голых стен, – и опустилась на пуфик для пианиста.
– Что делаешь?
– Да так, – Ярослав поднял голову, усмехнулся. – Прячусь от тебя за струнами.
– Прости, я ведь тебя потревожила… – Лизавета поспешила вскочить, осознав, что и впрямь являлась непрошенной гостьей.
Но Ярослав ее остановил.
– Нет, сиди. Ты – та часть этого мира, с которой мне нужно научиться встречаться лицом к лицу.
Лизавета нахмурилась, не понимая, что он имеет в виду.
– Это из-за Сбыславы? Я напоминаю тебе о том, что мы узнали вчера?
Он вдруг выпрямился. Лизавете было впору вздрогнуть, но она застыла под его внимательным, изучающим взглядом. Казалось, Ярослава интересует не она, а собственная реакция на нее, его мысли и чувства, неприязнь, теперь обернувшаяся чем-то иным, о чем Лизавета предпочитала не думать.
– Я думаю, бальная зала – не самое подходящее место для таких разговоров. – Ярослав отвернулся и сосредоточился на комнате, залитой мистическим светом. – Она должна слышать лишь светские беседы и музыку, а не откровения и страдания.
– Сомневаюсь, что этот зал когда-либо слышал музыку и видывал танцы.
– Мы можем это исправить.
– Что?
И вновь он протягивал ей руку. Лизавета подняла голову, не уверенная, правильно ли толкует жест, но Ярослав выглядел именно как человек, предлагающий малознакомой девушке станцевать без музыки в пустой комнате. Озорство в его глазах, скорее, подошло бы Ладу – сам же он выглядел непривычно и даже чуждо.
Как если бы человек, привыкший всегда следовать голосу разума, вдруг поддался велению сердца.
– Вы потанцуете со мной, Лиза? – нарочито вычурно сказал Ярослав.
– О, даже не знаю, все танцы в моей бальной книжке уже расписаны.
Ярослав лукаво склонил голову набок.
– Но это же странно, – сама не зная, почему, Лизавета понизила голос. – Тут нет музыки, да и вообще…
– Что?
Но у нее язык не повернулся объяснить, почему его предложение казалось неуместным.
– Ладно, – Лизавета опустила голову, сдаваясь. – Давайте потанцуем, Ваше Высочество.
– Ярослав, – мягко поправил он, помогая ей встать. – Для друзей просто Яр.
– А мы уже друзья?
– Решать это – привилегия дамы.
– Вы всегда перекладываете ответственность на других?
– Только когда мне любопытно, что из этого выйдет.
Они не танцевали, а топтались на месте, как дети, которые еще не познали весь ужас и всю прелесть танцевальных классов. На мгновение это напомнило Лизавете ту сцену на озере – тогда они с Ладом тоже скорее переминались с ноги на ногу, чем танцевали.
В тот самый момент, когда он разрушил ее глупые девичьи мечты.
– Что-то не так? – Ярослав, похоже, почувствовал напряжение в ее пальцах.
– Нет. Просто… вы это называли танцем?
Лизавета не тешила себя глупой надеждой, что он не понял, будто она пыталась уйти от ответа. Но ему хватило такта ничего не сказать. Вместо того чтобы ее разоблачить, Ярослав… отстранился. На мгновение Лизавете показалось, что она все испортила, разрушила зарождающуюся между ними дружбу, но он просто щелкнул пальцами, призывая тучу прямо над роялем, и вновь положил ладонь ей на спину.
– Что вы?.. – она не успела договорить: туча разразилась редким дождем, капли которого с силой ударили по клавишам. – Вы не могли!
– Почему нет?
– Дождь не может играть на рояле!
– Но он же играет.
Из инструмента и впрямь лилась музыка, хоть и тихая, неуверенная. Это вальс, поняла Лизавета по счету – сама мелодия была ей незнакома. Она казалась старинной и вновь заставила Лизавету задуматься о том, сколько Ярославу на самом деле лет.
– Вы испортите инструмент, – проговорила она скорее из чувства противоречия, чем из беспокойства за будущее рояля.
– Я его высушу. Ну, или куплю новый. – Плечо Ярослава дернулось. – Так вы будете танцевать или же ваши намеки на мое неумение были лишь попыткой скрыть собственное невежество?
Лизавета выпрямилась, словно струна рояля.
– Ведите.
Что ж, теперь это определенно не напоминало их танец с Ладом. Другой была музыка, обстановка, но главное – темп. Ярослав закружил ее так, что все смазалось перед глазами, кроме его лица, на котором застыло
