Жемчужный узел - Дарья Прокопьева
Она не была уверена, давно ли приехал отец и успел ли отобедать. Но то, как безропотно он подчинился воле собственной дочери, подсказывало – еда явно будет не лишней.
В зале отец рухнул на первый попавшийся стул. Добрыня оказался рядом незамедлительно, поставил перед ним стакан с чем-то крепким. Тот выпил, не поморщившись, и посмотрел на трактирщика долгим затравленным взглядом – точно хотел поделиться и посоветоваться, но не мог. Точнее, думал, что не мог.
– Он знает, – чувствуя, что это необходимо, произнесла Лизавета.
Отец резко повернулся к ней, похоже, надеясь, что неправильно понял.
– Мой сын пытался тебя предупредить, – Добрыня, пожалев Лизавету, решил рассказать все сам. – Войло, помнишь? Он говорил тебе бросить что-нибудь в озеро, прежде чем закинуть удочку.
– И я должен был просто поверить? После того, как мы с тобой сами смеялись над суевериями – вроде тех, чтобы бросить соль через плечо? – Отец покачал головой. – Ты должен был мне объяснить, втолковать, вдолбить, что это правда, или хотя бы не отпускать, не давать лодку. Ты мог это предотвратить.
Чем дольше он говорил, тем громче, крепче становился его голос.
– Ты сам сказал, что не поверил бы, – Добрыня, напротив, отвечал спокойно, но твердо. – Не пытайся винить меня в ошибках, которые сам совершил.
Последнее было сказано тихо, но Лизавете показалось, будто своими словами Добрыня отвесил ее отцу отрезвляющую оплеуху. Тот поник, тоскливо поглядел на Добрыню.
– И ничего нельзя сделать?
– Нет. Нельзя нарушить обещание, данное водяному. Но и он свое сдержит. Если сказал, что твоя дочь не пострадает, так оно и будет.
– Откуда ты знаешь, что он…
– Я первым делом спросил об этом у Лада, когда понял, как именно твоя дочь оказалась у нас.
– Водяной не такой страшный, как может показаться. – Лизавета придвинулась ближе к отцу и, помедлив, накрыла ладонью его руку. – То есть он лжец, но… кажется, не собирается причинять мне боль.
– Еще бы он попробовал! – Кулак под ее пальцами сжался, вызвав у Лизаветы улыбку: она привыкла видеть отца таким, а не потерянным и расстроенным.
– Да, ты прав. Так что можешь так сильно не волноваться: я буду в безопасности. Да и Добрыня за мной присмотрит. Правда, Добрыня?
– Присмотрим, – тот кивнул, встретившись с Лизаветой взглядом.
Отец поднял на Добрыню тяжелый взгляд, тот ответил спокойным и терпеливым. С секунду они не произносили ни слова, но вместе с тем между ними происходил безмолвный диалог – на языке, который Лизавете был неподвластен. Языке взрослых, родителей и мужчин.
– Если бы я только мог попасть в это их подводное царство, – пробормотал отец, и в голосе его отчетливо слышалась мука. – Если бы я только мог найти лазейку!
Глаза Лизаветы широко распахнулись. Она дернулась, словно хотела что-то сказать, но усилием воли заставила себя откинуться обратно на спинку стула. Не стоило обнадеживать отца – вполне возможно, ее слова могли напугать его.
Наконец отец кивнул.
– Быть посему, – он посмотрел на Лизавету. – Но ты каждую неделю будешь писать мне письма. И если они задержатся хотя бы на три дня…
– Да, батюшка. – Отец не закончил, но продолжение Лизавете и не требовалось. – Я буду писать каждую неделю. А может, и чаще.
– Хорошо, – ответил он.
Лизавета горько усмехнулась, ведь все трое знали: ничего хорошего в происходящем как раз таки не было.
Глава 8
– Ты как?
Забавно, но первым этот вопрос догадался задать Добрыня.
Ближе к обеду им вместе удалось спровадить отца Лизаветы спать. Он упирался, говорил, что хочет как можно дольше оставаться рядом с дочерью, но то была пустая бравада: глаза его то и дело норовили закрыться. Лизавете пришлось трижды поклясться, что она никуда не денется до его пробуждения, чтобы он наконец прислушался к уговорам и отправился в дальние комнаты. По словам Добрыни, отец уснул, едва коснувшись головой подушки.
– Наверное, мне надо перед вами извиниться, – отложив ответ до лучших времен, подняла голову Лизавета.
– За что это? – Добрыня добродушно улыбнулся, словно и в самом деле забыл, но Лизавету было не провести.
Она лукаво посмотрела на него снизу вверх.
– Давайте посмотрим. Во-первых, за то, что нагрубила с утра, – она принялась загибать пальцы. – Во-вторых, за то, что назвала лжецом. Не прямо, но, думаю, вы поняли, что я так полагала. В-третьих, за то, что не поблагодарила, кажется, ни разу за эти четыре дня. Кстати, спасибо.
– Всегда пожалуйста, – в тон ей откликнулся Добрыня, опускаясь на стул напротив. – А теперь разберемся с твоими извинениями. Во-первых, твою грубость можно простить, учитывая, что тебе пришлось пережить. Хотя я рад, что ты попросила за нее прощения, пускай и не сразу.
Лизавета поморщилась: он был прав, стоило прикусить язык раньше.
– Во-вторых, я ведь и правда утаивал от тебя кое-что. Может, со лжецом ты перегнула палку, но я – старый хитрый лис, и отрицать это было бы глупо.
– Не такой уж и старый, – не удержалась Лизавета.
Добрыня коротко рассмеялся:
– А ты, оказывается, остра на язык, если расслабишься!
Она улыбнулась в ответ, но улыбка получилась все-таки грустной. Добрыня, сам того не зная, наступил на больную мозоль. Словно увидел, как Лизавете приходилось постоянно держать себя в узде, чтобы оставаться идеальной дочерью, лучшей подругой, «образцом для подражания», как называли ее чужие родители.
Иногда Лизавете казалось, что настоящая она заперта внутри фарфоровой куколки, лицо которой готово пойти уродливыми трещинами от малейшего искреннего проявления чувств.
– Могу я попросить вас о еще одном одолжении?
– Сначала скажи, о чем идет речь.
После того, что Лизавета узнала о силе обещаний, просьба Добрыни выглядела вполне разумной.
– Присмотрите за отцом, ладно? Мне надо кое-куда сходить.
Добрыня, похоже, был слишком проницательным старым лисом, чтобы подобный ответ его удовлетворил.
– На озеро собралась?
– А что, если и да? – прищурилась Лизавета.
– Ничего. Но мне будет спокойнее, если я буду знать, куда за тобой послать.
Его размеренный голос так и заставлял устыдиться своей порывистости. Но ведь Лизавету тоже можно было понять. Ее сердце и разум сейчас ощущались как открытые раны – уже не кровоточащие, но не успевшие толком зажить.
– Тогда ладно, – кивнула она, прикусив язык, когда захотелось опять извиниться. – На озеро, да. Лад сказал найти его, когда буду готова продолжать разговор.
– А ты точно готова?
Если бы только она знала ответ!
Лизавета вздохнула:
– Я не знаю, готова ли хоть к чему-то. Не знаю, как я. – Она устало потерла лицо. – Со мной за день произошло больше, чем за всю жизнь, а я понятия не имею, что с этим делать.
– Так, может, не рубить сплеча?
Совет был хороший. Можно было немного отдохнуть, подумать, так и эдак прокрутить в голове возможный разговор с Ладом…
– Нет, – ей потребовалась пара секунд, чтобы понять, как стоит ответить. – Если я буду медлить, то остыну, снова начну колебаться и не сделаю то, что должна. Постараюсь забыть обо всем, хотя такое нельзя прощать.
– Нельзя. – Лизавете стало легче, когда Добрыня с ней согласился. – Ступай. Теперь я вижу, что ты в состоянии о себе позаботиться.
– Хоть кто-то в это верит, – хмыкнула она, поднимаясь. Помедлила мгновение, а потом снова глянула на Добрыню. – Спасибо. За… вы знаете.
Он кивнул так, будто и в самом деле все знал.
* * *
Хотелось бы Лизавете в действительности быть такой же уверенной, как на словах. Проходя через деревню, она не могла отделаться от мысли, что собирается совершить ошибку, сама лезет в логово зверя. С другой стороны, в сказках настоящие герои этим и занимались – нельзя стать рыцарем, не сразив своего дракона. А она очень хотела стать героиней, а не оставаться царевной в беде.
Интересно, трусили ли богатыри перед битвой с врагом?
Лизавета позволила сомнениям заполонить свою голову, но не разрешила ногам остановиться. Они пронесли ее мимо низких домишек к лесной тропинке – впереди, если прищуриться, можно было рассмотреть блеск солнечных лучей в озерных волнах.
– Лучше бы тебе быть на месте, когда я дойду, – пробормотала себе под нос Лизавета, хотя понятия не имела, что станет делать, если
