Жемчужный узел - Дарья Прокопьева
– Вы знали? – обрушилась она на растерянного трактирщика.
– Что?
О, каким бы удивленным ни звучал его голос, Лизавета поняла: он снова собирался соврать. На секунду, даже на долю секунды на лице Добрыни промелькнуло не изумление, а испуг.
– Вы знали, – кивнула она и закрыла дверь перед его носом.
Правила приличия? К водяному правила приличия!
Добрыня ушел. Лизавету в тот вечер больше никто не трогал.
Гнев ее без сторонних вмешательств постепенно сошел на нет, сменившись обидой и тоской. Свернувшись клубочком на кровати, она обняла себя, погладила по плечам, пытаясь представить, что это делает кто-то другой. Но кто? Отец продал ее водяному, Лад оказался предателем, Добрыня с Любавой пусть и не лгали, но утаивали истину. Мама давно была мертва.
Лизавета осталась одна, и только она могла себе помочь.
С этой мыслью Лизавета уснула и с ней же встретила следующий день. Стоя у окна и глядя на занимающийся рассвет, она размышляла, что может сделать, и вновь и вновь приходила лишь к двум возможностям.
Первая – остаться жить в Карасях, переждать следующие три года. Вторая – взять все в свои руки и попытаться выбраться отсюда как можно раньше.
Еще вчера она предпочла бы первый вариант. Лизавета почти не сомневалась, что, ведомые чувством вины, Добрыня и Любава согласятся приютить ее даже на такой долгий срок. Лад тоже вряд ли будет настаивать на том, чтобы она стала его прислужницей, как было сказано в их с отцом договоре.
Вот только выбрать первый вариант было лицемерием. Лизавете пришлось бы три года притворяться, что все нормально: она не так уж обижена на Добрыню, не сердится на отца, чудесно чувствует себя в деревне на краю света без своих подруг и привычных вещей, без возможности прогуляться по городу и посетить какой-нибудь захудалый прием или бал…
Но она не хотела носить маску – не здесь, не с этими людьми или нелюдями. А еще она не хотела сдаваться и просто ждать: да она сойдет с ума!
Так что, если подумать, никаких двух вариантов у Лизаветы не было. Она сделает все, чтобы выбраться из проклятых Карасей раньше назначенного срока.
* * *
Когда Лизавета, собранная и причесанная, вошла в зал трактира, Добрыня заметно приободрился. Он даже сумел изобразить радушную улыбку и открыл рот, чтобы предложить ей сытный завтрак, стакан воды или ромашковый отвар, от которого Лизавету уже начинало тошнить.
Она не дала Добрыне сказать и слова:
– Вы видели Лада или Ингу?
– Что? – а вот теперь он растерялся вполне искренне.
– Или мне называть их водяным и его приспешницей?
– Лизавета…
Теперь в голосе Добрыни прорезались нотки неодобрения. Чувство вины, которое Лизавета с утра заталкивала в самые глубины своего сердца, вновь попыталось высунуться. Она сильнее сжала кулаки, заставляя ногти вонзиться в ладони. Боль отрезвляла.
– Попросить у меня прощения вы сможете и потом: судя по всему, мы будем регулярно видеться ближайшие три года. Поэтому давайте сейчас не тратить время на это. Вы видели Лада, Ингу, Ольгу или еще кого-нибудь, о ком мне следует знать?
Добрыня тяжело вздохнул. Лизавете пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы на сей раз сдержаться и не рассыпаться в извинениях.
– Нет. Но я видел твоего отца.
Лизавета застыла. Краска сошла с ее лица. Она не была готова к их встрече, не была готова посмотреть отцу в глаза и спросить: «Почему ты солгал? Почему не спас меня, а использовал?»
– Он снаружи.
Растерянная и не знающая, что сказать, Лизавета просто кивнула. Она оглянулась на дверь, но не спешила к ней приблизиться. Хотелось сбежать черным ходом и никогда с отцом не встречаться. Но Лизавета знала – это неизбежно.
Глубоко вдохнув и сжав кулаки, она все же сдвинулась с места. Пролетела через залу так быстро, чтобы не успеть засомневаться, Лизавета распахнула дверь. Отец резко обернулся, в глазах его застыла тревога. Но следом лицо озарило невероятное облегчение – и мгновение спустя Лизавета оказалась в крепких объятиях.
– Я так рад тебя видеть!
– Да, я тоже…
Отец отстранился, чтобы ее рассмотреть. Сам он выглядел уставшим: гнал, наверное, во весь опор, – но к усталости примешивалось счастье. В отличие от Лизаветы он пока верил, что их история может закончиться хорошо.
– Я так беспокоился, когда ты… – отец не договорил.
Словно не в силах поверить, что Лизавета настоящая, он продолжал глядеть на нее, прикасаться: сначала сжал плечи, затем стиснул тонкие пальцы. Он не заметил, что она не пожала его руку в ответ, что улыбнулась лишь коротко и вымученно.
Обида, колыхавшаяся в груди Лизаветы с прошлого вечера, при виде отца отступила. Он все еще был человеком, отдавшим ее водяному вместо себя, но это был ее батюшка. Тот самый, что возился с ней вечерами, катая по полу деревянные игрушки. Тот самый, что до сих пор при возвращении из любой поездки обнимал ее первой, до мачехи. Тот самый, что о ее замужестве говорил не как о возможности заключить выгодный союз, а как о способе уберечь ее, Лизавету, найти достойный кров и пристанище. Тот самый, что сейчас так трясся над ней, боясь потерять.
– Пойдем внутрь, – мягко произнесла она, позабыв о недавней дерзости.
– А? – отец, все это время бормотавший что-то невнятное, утешающее, вмиг встрепенулся. – Да, ты права. Сядем спокойно, расскажешь мне, что случилось.
Лизавета едва слышно хмыкнула, понимая, что спокойным разговор вряд ли получится. Пускай это тяжело и больно, но она обязана признаться.
– Я все знаю, – сорвалось с губ Лизаветы, едва они с отцом оказались в комнате, отведенной ему Добрыней. – Ты рассказал нам с мачехой не всю историю, верно?
Потребовалось усилие, чтобы обернуться. Отец застыл в проеме, не успев пройти вглубь комнаты, опуститься на стул. Лизавета скрестила руки на груди и стиснула зубы – смотреть на него немигающим взглядом было труднее, чем она ожидала.
– Что ты имеешь в виду? – промедление подсказало Лизавете, что отцу известен ответ на этот вопрос.
Но все же он, похоже, предпочел потянуть время. Закрыл за собой дверь, сел на кровати, сцепил пальцы в замок. Вскинул брови – мол, давай, объясни поскорее. От его попытки солгать Лизавету внутренне передернуло.
– Я встретила водяного. Он сказал, что изначально долг должен выплатить ты, а я была только запасным вариантом. Но ты решил, что так будет лучше.
Голос ее подрагивал от напряжения, от желания перейти на крик.
– Я… – Отец не смотрел на нее.
Во второй раз в жизни Лизавета видела, чтобы слова давались ему так тяжело. Чувство вины оказалось тут как тут: кольнуло, напомнило о многолетней заботе, закрывать глаза на которую из-за одной ошибки было бы… чересчур.
– Да, – наконец отец поднял голову. – И я жалею об этом.
Руки Лизаветы опустились.
– Я поступил неосмотрительно и жестоко по отношению к тебе и намереваюсь это исправить. Поэтому я попытался сбежать, спрятать тебя, поэтому приехал сюда. Да я даже хотел пойти к водяному, поменяться местами, сделать все правильно! – лицо его болезненно исказилось. – Но как я могу дело на три года оставить?
– Не можешь. – Лизавета в два шага преодолела разделявшее их расстояние, опустилась рядом с отцом. – Лад… водяной рассказал мне, чем чревато нарушение договора. Если я уеду, то тем самым причиню тебе вред.
Отец кивнул.
– Я подозревал нечто подобное. Но это не значит, что я тебя брошу. – Он нашел ее пальцы, крепко сжал в могучей руке. – Я уверен, что есть способ обмануть водяного. Если есть он, то наверняка существуют колдуны и ведьмы – кто-то может сплести заклинание, разрушить узы договора. Я найду этого человека, обещаю.
Лизавета осторожно улыбнулась. Она боялась надеяться, но не могла задавить в себе это чувство. Пожав руку отца в ответ, она прошептала:
– Я верю.
Некоторое время они сидели, не двигаясь, не произнося больше ни слова. Пускай ненадолго, но Лизавета ощутила спокойствие – показалось, что все не так уж и страшно. Пускай отец отдал ее водяному, но он раскаялся. Пускай ей придется провести какое-то время на озере, но это не навсегда. Она справится. Они справятся.
– Пойдем, – наконец поднялась Лизавета. – Тебе
