Чернее черного - Иван Александрович Белов

Семен застонал и пополз на спине, извиваясь червем, руки не слушались, ног не чуял. Одно точно знал – монах убьет Аксинью и спящих детей, а потом вернется и прикончит его. Знал и поделать не мог ничего…

Старик толкнул скрипучую дверь, сгорбился еще больше и заглянул в теплую полутьму заботливо свитого Семкой гнезда. Заходить не стал, постоял на пороге, прикрыв лицо рукавом, и вернулся назад. Походка монаха утратила твердость, смуглое лицо посерело.

– Уф, – выдохнул он и крикнул девочке, державшейся поодаль: – Любава, в избу носа не суй. А то как с той Варварой на базаре случится беда.

– Хорошо, дедунь! – откликнулась девочка.

Старик отвесил Семену пинка под ребра и сказал:

– Знаешь, я всякого за свою дерьмовую жизнь навидался, но ты, паскудник, смог удивить.

– Ж-жена, д-дети, – Семен почти совладал с двойным ртом. – Н-не трогай их, сука…

– Ах вон оно как, – удивился старик. – Я-то думал… Ты, что ли, возомнил, будто семейное счастье тут у тебя? Нет, конечно, при перерождении с башкой странные творятся дела, но чтобы так… Пошли-ка, голубчик, со мной.

Он с неожиданной силой вздернул Семена на мягкие ноги и звонко припечатал раскрытую ладонь ко лбу.

– Сейчас глазенки откроются, – злорадно пообещал монах. – Во имя Отца и Сына и Духа Святого, аминь. Святою волею Христа и слова Божия, убойся, Диавол, отойди от раба божьего Симеона. Отойди, отступись. Христовой силою изгоняю тя. Аминь, аминь, аминь.

Из Семки будто разом выдернули все кости. Жуткая боль пронзила каждый уголок его тела, выбила душу, и он на миг увидел себя со стороны. На траве, у ног черного старика, корчилась страшная тварь: трупно-серого цвета, голая, костлявая, покрытая шрамами и грязью, с ручками-веточками и лысой башкой. Рожа напоминала череп, обтянутый кожей, глаза провалились и горели безумным жадным огнем, два рта, один в другом, кривились, шипели и сочились багровой слюной. Нет, Господи, нет…

Боль полоснула с новой силой, и Семен пришел в себя, извиваясь, рыча и вопя на разные голоса. Он видел Дьявола, и Дьяволом был именно он.

– Очнулся? – поинтересовался старик. – А теперь иди погляди.

Он сцапал Семена за загривок, заставил подняться и зашвырнул в открытую дверь. Семка ударился плечом, запнулся о порожек и с грохотом растянулся на земляном, присыпанном соломой полу. От нестерпимой вони желудок подкатил к горлу и заслезились глаза. Воняло падалью, блевотиной и дерьмом. Жужжание сводило с ума. Семен поднял голову и захрипел: на кровати, там, где он только что оставил спящих жену и детей, высилась гора разложившейся плоти. Раздувшийся мертвец был привален к стене, длинные черные волосы висели грязными лохмами, кожа на лице сползла, как расплавленный воск, оголив гнилые мышцы и желтую кость. Пустые глазницы пялились на Семена, безгубый рот скалился жуткой усмешкой. Руки мертвеца покоились на животе, бережно прикрывая дыру в бахроме сломанных ребер и обрывков кишок. Внутри покоилась кукла из веток и грязи со слепленной из глины крохотной головой. По сторонам, тесно прижавшись к раздутому трупу, устроились мертвые дети – два мальчика лет пяти и восьми, едва начавшие гнить, синие, с набухшими жилами и выкаченными глазенками. На телах роились полчища жирных откормленных мух. Источник жужжания, сводившего все это время Семена с ума.

– Красотища какая, а? – Старик вошел следом. – Затейник ты, Семка.

– Это не я, не я… – захрипел Семен, свившись в комок. Но это было делом его рук, только его. Семен вспомнил, память вернулась слепящей болезненной вспышкой. Он, в горячем бреду бредущий по дороге в зловещем лесу. Бабий труп на обочине. Елейный голос в голове подсказывает, что это жена. Аксинья жива. Черные волосы. Семен падает на колени, обнимает тело, ласково шепчет, поднимает жену на руки и уносит в чащу. Опускается темнота.

Новая вспышка. Семен хлопочет возле мертвеца, кормит, поит, спит рядом. Он счастлив.

– Она живая, – просипел Семен. – Я видел. Она говорила со мной…

– Мертвая она, – перебил старик. – А говорит с тобой Сатана. Не слушай. Борись.

Новая вспышка. По тракту идут четверо, двое взрослых, двое детей, мальчишки неуловимо похожи друг на друга. Братья, скорее всего. Семен, затаившись в кустах, видит в них сына и дочь. Голос в голове снова подсказывает ему. Семен играючи убивает взрослых и гонится за обезумевшими от страха детьми. Догоняет, хватает, прижимает к себе и стискивает в объятиях, пока рвущиеся и вопящие дети не обмякают у него на руках. Он поднимает мертвые тела и уносит в чащу. Опускается темнота.

– Что я наделал? – просипел Семен. – Нет мне прощения.

– Нет и не будет, – подтвердил дед. – Ангелу на Страшном суде, конечно, скажешь, будто бес попутал тебя, да только ангелу будет насрать, он за жисть бессмертную навидался таких брехунов.

Старик прошел в избу, брезгливо выбирая ногами участки пола, не залитые черной сгнившей бурдой. Заглянул за печь и присвистнул.

– Ого, а вот и Анфиска нашлась, и дочь Пелагея при ней. Ну, что осталось.

Семен грузно поднялся на четвереньки, подполз к старику и утробно сглотнул. За печью он хранил убитых чудовищ, забирая, когда захочется есть, по куску. Теперь на соломе высилась груда разрубленных человеческих останков, увенчанная головой бабы лет пятидесяти, определить точнее не давали гниль и копошащиеся во рту и глазницах белые черви. Ни шерсти, ни хвостов, ни когтистых лап, ни чешуи.

Новая вспышка. Слепящая, яркая. Семен наблюдает из-за кустов за избушкой на поляне в лесу. Перед дверью сидит женщина и что-то толчет в ступке, то и дело подсыпая из туеска. Елейный голос подсказывает, что это не женщина, а проклятая, богомерзкая тварь. Семен подкрадывается. Взлетает топор, чудовище падает. Дверь открывается, на пороге баба помладше. «Еще нечистая тварь», – подсказывает елейный голос, и теперь Семен знает, кому он принадлежит. Это его голос. Он послушно убивает визжащую бабу, рубит топором, пока она не перестанет дергаться и орать. Семен, окровавленный, страшный, похожий на ожившего мертвяка, отрывает куски мяса от тел и принимается жрать, оглядываясь, как бы кто не отнял сладкий кусок. Темнота. Пропитанная кровью и запахом смерти, жуткая чернота.

– Они не чудовища, – выдохнул Семен. – Я чудовище, я.

– Чудище, самое настоящее, – подтвердил старик. – А кто не чудовище по нынешним временам, ну, кроме Антипки-дурачка, который сопли жует? Все вокруг убивают, насилуют, жгут. Этот мир полон чудовищ, Семен. И ты не самое страшное – так, мелка сошка на побегушках у Сатаны. Но с Анфиской ты зря. Вредная баба, конечно, я с ней в конфронтациях был, но травница от бога, того не