Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Морока началась при обработке.
— Кожица жёлтой ягоды — единственная съедобная часть, — поучала Соли. — Настой сбивает температуру. Мякоть в пищу не пригодна, но из неё получаются отличные примочки на ушибленные места (строго через тряпку, и не следует превышать время взаимодействия с кожей, иначе будут ожоги!). А вот семена я использую только в хозяйственных целях — отбеливаю ткани. Дед говорил, что ими можно выводить родимые пятна, но мне не доводилось пробовать этот метод.
Она рассказывала, а я изумлялся, как был слеп и нелюбопытен прежде: ведь Соли довольно часто возилась с растениями в дни моих приездов, но я не задал ей ни одного вопроса, не предложил помощи, не проявил ни малейшего интереса. Сейчас же я впитывал знания, словно вылез из зоны информационной изоляции — мне всё было важно, всё казалось захватывающим и необходимым, я складывал каждое слово Соли в память, как в надёжный архив.
И не сосчитать, сколько времени ушло у нас на заготовки. Мы шинковали красную траву, выкладывали её на просушку, рубили белый корень, оберегая кончик, разумеется! Отделяли кожицу с жёлтой ягоды и, помещая в отдельную посуду, заливали подслащенным раствором. Мякоть продавливали через сито, разводили водой, процеживали, ещё раз просматривали, не осталось ли семян. Семена же, залитые водой, перекипячивали, непрерывно помешивая, стряхивали с них остатки мякоти и раскладывали по банкам.
— Бедный Шало. Если ты не один раз заставляла его заниматься всем этим, тогда понятно, почему он сбежал.
Соли стукнула меня ситом с остатками семян.
— Эй, не надо проводить на мне эксперименты по выведению родимых пятен! — засмеялся я, убирая со лба охряные крапинки.
— Соли, почему ты не прогнала меня, когда я пришёл с пьяной компанией? — спросил я. — Просто вытолкала бы нас взашей…
— Да, Пай, это иногда так просто, сказать: пошёл вон. Легко отрекаться друг от друга — это вполне в духе Таймера. Это проще, чем пытаться понять, что у человека в душе. Шало очень привязан к тебе, он верит в тебя, и он не простил бы, узнав, что я тебя не уберегла. Видишь, ты отпустил своих гостей, и они погибли. Я задержала тебя — и этим спасла.
— Ты считаешь, что я виноват в их смертях?
Она поджала губы и посмотрела на меня в упор.
— Не пытай меня, Пай. Так много всего изменилось. Раньше я знала, что через 28 дней всё станет другим, хочу я этого или нет, знала, что люди, которые мне интересны и дороги, покинут меня — согласна я на это или не согласна, меня никто не спросит. Таймер сделает так, как нужно ему. Теперь у меня появилась возможность делать по-своему, думать по-своему, и я пока не готова ответить на вопрос: «по-моему» — это как? Как вести себя с людьми? Как оценивать прошлое, которое раньше было только моим, а теперь им нужно делиться? Смогу ли я быть правдива, рассказывая о прошлом? Давние события всегда требуют рассмотрения через увеличительное стекло. Чем раньше они происходили, тем мощнее требуется линза, следовательно, искажений тоже больше. Люди смотрят через одно и то же стекло, а видят поступки по-разному. Поэтому и от взаимных искажений Таймер нас тоже бережёт! Всё ново и непонятно, но я счастлива, Пай, правда счастлива. Этот мир мы строим вместе с Шало. Не рушим ничего в прежнем, не пытаемся изменить Таймер, ввести в нём свои порядки, вместо этого создаём собственную судьбу на окраине огромного мира. Как по веточке птицы строят гнездо, как по миллиметрам поднимается из земли молодой росток. Я ни в чём не обвиняю тебя, Пай, просто знаю, что ты — часть нашего маленького мира с Шало, но ты при этом и часть Таймера. Если что-то случится с тобой — наш мир рухнет, а Таймер устоит.
Я растрогался, но вида не подал.
— И это самое страшное: ведь помимо тебя могут появиться ещё люди, и чем их больше, тем выше вероятность, что они растащат однажды наш маленький мир! Мы с Шало будем отдавать, пока не останемся ни с чем, опустошённые и вычерпанные до дна. Может, Таймер знает это, потому и ограждает своих жителей от привязанностей, от долгих знакомств, от заведомо посторонних людей… И от собственных детей — тоже… В сущности, мы всегда дружим с придуманными людьми и любим — представление о них. Мы сочиняем себе человека на 28 дней, за этот срок невозможно понять — правильно ли мы его выдумали, и с иллюзорным ощущением уходим дальше. Таков уж наш удел — доверяться незнакомцам, но и терять их без трепета и волнения. Но, если уж так случилось, что Таймер позволил нам жить по-другому, поверь мне, Пай, я буду беречь это право столько, сколько придётся. Меня пугает одно, — Соли вздохнула, — сколько бы ни было дней — двадцать восемь или сто двадцать восемь — всё равно жизнь — даже самая счастливая — когда-то закончится. Но ты ведь придумаешь, как победить и этот таймер, правда, Пай?
Я оставил её вопрос без ответа.
Была уже глубокая ночь, когда мы покончили с делами. Грудной Туман требовал кормёжки по часам, Стрела иногда болтала сквозь дрёму или, увидев страшный сон, просыпалась и приходила на кухню. Соли целовала дочь в макушку и укладывала заново, напевая сочинённую на ходу песенку.
Иногда она украдкой поглядывала на часы. Они скоро должны были запустить стрелку на зелёном фоне.
— Ждёшь отпуска? — спросил я. Соли не отреагировала на шутку.
— Пойдём, — вместо ответа сказала она.
— Теперь-то куда? — я не на шутку перепугался, что она заставит меня собирать освещённые лунным сиянием капли ночной росы. Кто знает, может, они обладают неслыханной целебной силой?
— На чердак.
— Это можно.
Мы поднялись, и Соли торжественно распахнула дверь.
— Нравится? — расцветая на глазах, спросила она, — Шало просил ничего тебе не рассказывать до его возвращения, но терпеть ещё одну смену в 28 дней я не в силах…
В комнате мало что изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз. Железная кровать сегодня застелена постельным бельём цвета морской волны. Ого! Такое могли позволить себе только жители швейного сектора, но, насколько я знаю, выносить ткани за пределы рабочей зоны запрещено. Хотя, чёрт его знает, что на самом деле в Таймере можно, а чего нельзя! И двери не заперты, и в поезд можно сесть, когда
