Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
* * *
…И вот однажды друг вернулся. Один.
Он был понур и смутен. Таким подавленным я не видел его никогда.
Дети спали, мы с Соли вышли встречать его. Она — в ночной рубашке, я в повязанной на манер тоги простыне и босиком.
Соли коротко поцеловала Шало. Он остановил рассеянный взгляд на мне и я, к стыду своему, отвёл глаза.
— Я не нашёл её, — еле слышно прошептал он, — одного таймеровского цикла оказалось мало.
Он был беспомощен и невероятно изумлён своей беспомощностью. Он всегда верил в своё всемогущество, а тут — неудача.
— А как же комната? Я так ждала… — Соли была расстроена куда больше моего.
— Я подвёл тебя, Пай, — Шало смотрел на меня ясным взглядом, тем самым, прежним, детским, наивным. Мне стало страшно: ещё несколько слов и мыслей в подобном тоне и бенгальский огонь его рыжей головы сгорит дотла, погаснет и больше не воспылает.
Я осторожно начал подбирать слова, будто удерживал в ладони маленький огонёк и боялся одним дыханием, лишним движением губ затушить его.
— Шало… Ты — тот, кто всегда дожидается своих поездов. Я — тот, кто научился лбом распахивать двери. Мы оба — люди со сверхспособностями. Я чудесно провёл время в деревне, прожил несколько смен, собирая коренья и ягоды, полол грядки и окучивал землю. Но всё это не моё, Шало.
Я словно опять взял в руки уголь и рисовал на белой стене. Рисовал свою мечту. С каждым словом она казалась более зримой и доступной.
— Я хочу вернуться в Таймер, Шало. Я хочу ходить из сектора в сектор и однажды, воспользовавшись новым знанием, остаться в одном из них навсегда. Наверное вам интересно построить на окраине большого мира свой личный, крошечный, но мне важно совершить что-то стоящее в том, огромном мире! Сделать его чуть теплее, чуть понятнее. Мне нужен Таймер. Я хочу быть в Таймере. Я хочу, чтобы Таймер узнал меня и запомнил. Мне кажется, что я стою на пороге чего-то нового.
Я переводил взгляд с Шало на Соли, и видел в их глазах понимание. Я больше не боялся говорить, не боялся затушить неокрепший огонёк. Он не погаснет. Он разгорится снова, даже если я закричу в полный голос.
— Я хочу чего-то, чего до меня не существовало, но чему давно пора бы появиться. Прости, дружище, но мне сейчас не нужна Ивис! Не нужна комната на чердаке и не нужна жизнь здесь! Но я обещаю, что однажды я приду в этот дом и буду ночевать на немыслимо красивом белье с той, чьё имя будет для меня что-то значить…
Я протянул другу руку и он крепко прижал меня к себе.
— Ты не сердишься на меня, Шало?
— Я не умею сердиться на тебя, Пай. Я говорил тебе это однажды, и с тех пор ничего не изменилось. Не умею — ни сердиться, ни обижаться. А если бы даже и научился, то это продлилось бы не дольше 28 дней. Обиды должны быть скоротечны. Это же Таймер. Кое-какая его наука очень недурна! К тому же я и сам виноват перед тобой: что может быть глупее, чем пытаться заговорить, когда человек просит о тишине. Друзья должны уметь слышать молчание друг друга. Навязчивость — признак эгоизма.
И мы снова крепко обнялись после долгой разлуки. Ведь это Таймер. Здесь долго — всё, что свыше 28 дней…
Ночью я слышал через стенку голоса Шало и Соли — они не могли наговориться. А утром друг тискал детей и поминутно порывался поцеловать любимую или обнять меня. И неустанно приговаривал:
— Как хорошо, когда твой мир настолько мал, что все, к кому ты хочешь прикоснуться, рядом, на расстоянии вытянутой руки!..
Эпилог
Нет, Ивис я больше никогда не видел. И всё-таки комната с необыкновенно роскошным для Таймера бельём и непрестанно меняющимися букетами однажды впустила постоянных жителей. Всё, как мечтала Соли…
Я вернулся в Таймер и поселился в кондитерском секторе — двадцать девятым жильцом. Спал на полу, зато никогда не испытывал недостатка в еде. Друзья настояли, чтобы я взял с собой мази, капли, мешочки с сухой травой, склянки с настоями, маленькие баночки с агрегатно необъяснимым студнем «разрежь и выпей». Зачем мне всё это — я вряд ли смог бы объяснить, но я давно перестал сопротивляться уговорам Шало, особенно когда глаза его загорались, и он впадал в раж от очередной проницательной придумки.
Привезённые снадобья требовались мне гораздо чаще, чем я мог представить. Конечно, я и раньше замечал в секторах жильцов, страдающих от боли или аллергии, мучающихся в лихорадке, неустанно кашляющих или утопающих в поносе и рвоте. Всё это вызывало сопереживание, жалость или брезгливость, но никогда прежде — желания помочь. Впрочем, я не совсем правдив. Я мог намочить тряпку холодной водой и приложить к пылающему лбу или подать больному воды, вытереть зловонные лужи или помочь добраться до душа, но только теперь у меня появилась возможность быть действительно полезным.
Ежеутренне я просыпался чуть раньше остальных и задавал один и тот же вопрос:
— Как самочувствие, таймерцы?
Иногда мне в ответ не слышалось ни звука, бывало, что раздавались чертыхания, ведь я будил соседей раньше таймеровских сигналов к подъёму. Порой несколько человек предъявляли жалобы, и я, осмотрев их нездоровые горла или воспалённые глаза, зудящую кожу или животы, поведённые спазмами, разворачивал лесную аптечку, добавляя к целительным составам яичный белок или — к особо горьким — ложечку сахара и немного какао. Со временем утреннее недовольство поутихло, Таймерцы сами будили меня, выстроившись в очередь. Кого-то я не допускал в рабочую зону, кому-то запрещал даже покидать постель.
Затем я отправлялся по этажам и, сколько хватало сил, ходил по комнатам, выискивая нуждающихся в помощи. Кого-то обслуживал на месте, кого-то забирал с собой, предлагая жильцам своего сектора совершить обмен. Мальчишки-дежурные сначала не слишком охотно помогали переносить больных, но после того, как я спас одного из них от неминуемой смерти, стали относиться ко мне с уважением. Дежурные сменились, а слухи закрепились на этаже. Теперь любой подросток с регистрационным журналом знал, что лекаря по имени Пай можно найти в кондитерской.
