Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Вполне по-таймеровски.
Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не воскликнул:
— Я знал этого парня!
Или:
— Помню эту девчонку!
В секторе стоял неимоверный смрад и принимать душ здесь хотелось гораздо чаще, чем два раза в день. Бесконечное рытьё могил утомляло, ныла спина, ладони, натёртые черенком лопаты, опять покрылись мозолями. Сползающие носки внутри резиновых сапог ранили ноги.
Многие рыли последние пристанища для усопших с остервенелой яростью, кто-то спокойно изо дня в день входил в зал, заполненный телами, брал инструменты, одевался в форму и копал, сколько хватало сил.
Я боялся двух вещей: что Ивис уже побывала в числе несчастных, дождавшихся упокоения, и что она может оказаться среди них теперь, когда я здесь работаю.
Я заходил в зал, стараясь не смотреть на мёртвые лица, чтобы не увидеть ненароком знакомые черты, которые так часто рисовал в последнее время. И засыпал, успокоенный: ещё один день, а Ивис не нашлась.
— Только бы не здесь! Только бы не здесь! — шептал я перед сном.
Таймер, как же я тебя ненавижу!
— Поглядите! Я знаю этого урода!
Широкоплечий мускулистый парень склонился над трупом. Остальные, привлечённые его окриком, столпились вокруг. Здесь все с удовольствием слушали истории знакомства с теми, для кого больше не начнётся ни одной таймеровской смены.
— Этот засранец каждый день гадил на мою кровать! — продолжал парень. Глядя на его мощную фигуру с развитой мускулатурой, сложно было представить, что кто-то смел испражняться на его простыни, — я был тогда маленьким, — пояснил он, — немного трусоватым и хлипким. Кто знает, может именно его проделки заставили меня стать крепче. И всё равно я его ненавижу!
Из толпы раздались возгласы одобрения. Порядка четырнадцати человек узнали в умершем своего обидчика и наперебой принялись рассказывать о мерзких деяниях покойного, заканчивая рассказы неизменным:
— Ненавижу этого урода!
Уверен, Шало именно его называл «персонажем, топтавшим огурцы». А что? Одной пакостью больше, одной меньше…
Я тоже его узнал. Это был человек, свернувший шею сумасшедшему, помнившему поцелуи матери. Конечно, постаревший. Сколько мне тогда было? Десять или одиннадцать циклов, не помню. Я смотрел в мёртвые подёрнутые потусторонней пеленой глаза. Лицо не потеряло жестокости после смерти и, казалось, стоит мертвецу восстать, как он тут же совершит очередную каверзу.
Толпа отыгралась на нём по полной. Думаю нет нужды расписывать, какой яростной бывает обозлённая ватага людей и на какие бесчинства способны неуправляемые жители Таймера.
— О! — ещё одна находка и ещё одна история — иного толка, — я жарил эту девицу!
Молодая девушка мирно покоилась на полу зала, а глаза её бывшего соседа по сектору наливались сальным блеском, выдавая его помыслы — не вдуть ли ей снова, как когда-то…
— А чё? — он обернулся на остальных. — Я бы вдул…
Вдуть. Пожалуй здесь это слово уместнее, чем где бы то ни было. Слово — да, но вот вдувать в Хранилище трупешников — совсем не дело!
Поймав мой брезгливый взгляд, он истолковал его по-своему:
— Ты с ней тоже того, да? Хочешь первым? А то и вдвоём давай оприходуем, не пропадать же добру…
— Сдохла? Сдохла? — заголосила полная женщина с круглым плоским некрасивым лицом, протискиваясь сквозь ряды коллег по цеху, — я, когда с ней вместе в секторе жила, мечтала о таких же волосах! Я заберу! Вы не против?
И она кинулась срезать ножницами с мёртвой головы роскошные каштановые локоны. Обзаводиться приглянувшимися вещичками — здесь было не редкостью. Одежда на трупах оставалась та же, что и в момент смерти. Поэтому жильцы сектора пренебрегали предложенной рабочей формой и охотно примеряли чужие шмотки, особенно если удавалось выискать что-то не виданное прежде, скажем, пошитые самостоятельно в швейном секторе костюмы или платья. Грязь и пятна крови никого не смущали.
— А мне всегда нравились её ногти! — раздался следующий вопль и свершился новый полёт стервятника над телом. — Я вымочу их в растворе и будут у меня накладные!
— Эй, я не хочу её трахать без волос и ногтей!
— Успокойтесь! Постойте! — закричал я.
Мой окрик стал ещё одним мертвецом в этом зале. Его даже не надо было закапывать — он умер, едва успев родиться. Растворился и пропал, незамеченный окружающими.
И тогда я не выдержал. Я ударил.
— Ты чего? Ей же всё равно уже!
— Мне! — прорычал я. — Мне не всё равно!
Я бил по лоснящемуся лицу, по заплывшим похотью глазам, надеясь, что эта морда олицетворяет сейчас Таймер, а брызги разлетающейся крови — осколки таймеровских окон, щепки таймеровских дверей, расползающиеся на волокна рвущиеся тросы таймеровских лифтов…
Во мне бурлило столько эмоций, что, казалось, им вообще не должно быть одновременно места в душе. Меня переполняли злоба и брезгливость, жажда мщения — не этим людям, а Таймеру, за то, что он позволяет гибнуть молодым девушкам и не в силах уберечь их беззащитные тела от нападок, и радость — что это не Ивис, и боль — оттого, что это могла быть Ивис, и счастье — ведь я наконец бил эти мерзкие рожи, выплескивая весь накопившийся внутренний протест.
Это была чудовищная потасовка. В ход шли кулаки и лопаты, били, не выбирая и не рассчитывая сил. Сами же потом и хоронили тех, кто не смог пережить рабочий день. Лупили наотмашь черенками и лопастями лопат, рубили лезвиями, оглушали и убивали. Кто-то кричал, не то подбадривая, не то призывая остановиться.
А потом всё стихло. Меня хорошенько приложили по голове. Я очнулся, когда мне в лицо полетели комья земли — меня сочли мёртвым, с трудом поднялся из подготовленной могилы. Болели костяшки пальцев, кисть не слушалась. Сквозь туман перед глазами я видел людей, орудовавших лопатами — уже не в драке, как стрижёт волосы толстуха, как рвёт ногти ещё одна стервятница… Кто-то вырезал татуировки, некоторые из которых были выполнены не только тушью, но и выложены по контуру рисунка вживлёнными под кожу блестящими камешками, придающими изображению объём и переливчатое сияние.
Это Таймер. Это всего на 28 дней. Это можно пережить и можно понять. Но мне не хотелось — понимать…
«Надеюсь, ты счастлив, Шало, в нашей тихой спокойной деревне».
Я добрёл до постели и лишился чувств.
* * *
В последний вечер перед отпуском я задержался в рабочей зоне очередного сектора. Здесь мы заготавливали уголь, скорее всего, не для паровозов. Там управляла автоматика. А зачем тогда? Вам интересно? Ну так спросите у Таймера.
Я давно уже сточил карандаш до несчастного огрызка и раздал все портреты. От былой эйфории не осталось и следа.
