Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
Он снова и снова прикладывался губами к моим щекам, а по лицу его текли счастливые слёзы. Я, смущённый сверх меры, всё же не мешал ему наслаждаться внезапно обретённой свободой. Друг был весел и доволен, но несколько ночей подряд неизменно срывался с постели и, подойдя к окну, прислушивался: не выкрикнет ли репродуктор его имени.
Не выкрикнул.
Мы, как в в детстве, ходили в лес за грибами и ягодами, ловили рыбу-молчанку, растили в огороде огурцы-помидоры. Я делился с Шало причитающимся мне пайком. Мы провели вместе весь мой отпуск за исключением нескольких ночей, когда я оставил Дедов домик ради общения с одной смазливой отдыхающей.
Уезжал я в благостном расположении духа. Впереди меня ждал нелёгкий, но захватывающий цикл — время поиска, надежд и веры. Верности, может быть. Да, я клятвенно пообещал отныне хранить верность Ивис.
Вот Шало, он встретит возлюбленную и скажет ей: я ждал тебя всю жизнь, я поклялся, я искал тебя и нашёл. А я? Что скажу я? Знаешь, мне было наплевать на тебя? Я жил, как хотел? Это ведь Таймер, здесь все так живут, понимаешь?
Нет, мне надо было подготовиться к встрече. Стать другим. Не-таймеровским. Удивить Ивис, обрадовать.
Меня не тревожила судьба Шало: что он будет есть, когда лишится моего пайка и кончатся лесные и огородные дары природы? Климат в деревне непредсказуемый: жаркое лето может смениться внезапным бураном или неожиданный град посечёт побеги, уничтожит урожай. Меня не волновало, что самоволка может закончиться для друга неприятностями. Всё будет в порядке, я не сомневался.
У меня не было плана, как найти Ивис. В Таймере люди не встречаются дважды, значит, жить в одном отсеке нам больше не суждено. Но и вырваться из постоянного мелькания отрезков по 28 дней было невозможно.
И всё-таки я был окрылён, мне не хотелось думать о худшем. Напротив, верилось в несбыточное. Вот распахнётся дверь вагона, а она там, в холле Таймера, у входа в сектор…
Что будет дальше?
Я гнал от себя эту мысль. Ибо ответ был безжалостен: ничего. Ничего дальше не будет. Я зайду в сектор, она закончит дежурство, в лучшем случае я иногда буду слышать её голос или видеть мельком, когда она придёт забирать кого-нибудь из соседей, чтобы сопроводить к новому месту жительства. Меня же вызовет уже новый дежурный. В Таймере не встречаются дважды. Даже с дежурными. Да мы уж и не подростки… Всё не так, всё против нас.
Не думай об этом! Не думай, не думай! Делай, как Шало: просто верь, просто рисуй свою мечту!
Рисуй!
Рисуй! Чёрт, а почему бы и нет? Призрачная возможность с очередной перспективой упереться в тупик.
В волнении я поднялся с вагонной полки, растолкал проводника, попросил ручку и бумагу. Он вырвал листок из регистрационного журнала, а вместо ручки дал мне карандаш.
— Можешь не возвращать, — разрешил он. Это был поистине ценный подарок: не во всяком секторе мне попадались письменные принадлежности.
Первый портрет Ивис я нарисовал прямо там, в полутёмном вагоне. Я двигался карандашом отчасти на ощупь, пытаясь смешать воспоминания о возлюбленной и веру в талант жившего во мне художника. Мне казалось, что я вру каждым движением карандаша, в каждой черте, в каждом изображённом элементе. Волосы… Не такие, чёрт возьми, у неё волосы. Глаза… И глаза не такие! Всё мимо, всё — не похоже!
Я ощупывал память, как слепой скульптор — лицо натурщицы, и переносил зыбкие ощущения на бумагу. Всё не так, не так! Она была не такой! Другой какой-то… Даже не объяснить.
И всё же я отдал этот набросок проводнику.
«Ивис от Пая», — написал я на обороте.
— Увидишь такую девушку, передай ей…
Мой расчёт был прост: то, что я не могу с ней встретиться, не означало, что кто-нибудь из проводников, дежурных или соседей по секторам не сойдётся с ней на таймеровском пути. И я рисовал, отгоняя от себя назойливую мысль — а что дальше? Получит она мой рисунок и что потом? Мы всё равно не увидимся больше. Но это не важно. Главное, пусть знает — я её ищу! Ищу — в мире, где поиски бесцельны. Именно в таком сумасшедшем мире, вопреки всему, пусть знает: Я! ЕЁ! ИЩУ!
Следующий портрет я оставил в регистрационном журнале дежурного перед сектором. За мной не было очереди, и мальчишка позволил мне черкнуть схематичный профиль Ивис на странице. Несколькими линиями, почти не отрывая карандаша — на большее у меня не было времени.
— Увидишь её, передай…
Я рисовал. С каждым днём всё точнее передавая забытые черты. И снова мне казалось, что вру каждым портретом! Раньше — потому что не сразу всё вспомнил, теперь — потому что придумываю то, чего не было. Вот, скажем, родинка на мочке уха, или ямочки на бледных щеках, изгиб бровей. Всё было не так. По-другому как-то…
Иногда рука с карандашом срывалась с тонкой рисованой шеи, норовя продолжить линию вниз, очертить грудь, затемнить ореолу соска, изобразить живописную россыпь мурашек, точно от шеи отпрянул не карандаш, а поцелуй, и кожа, ещё помнящая тепло губ, изнывает от внезапной прохлады.
Но я не разрешал себе подобных картин! Я не хотел предать её наготу, даже в рисунках. Мне хотелось изобразить нашу кастрюлю, приоткрытую крышку и сладострастное переплетение тел внутри — неестественно счастливых в неестественных же позах. Но нельзя… Нельзя! Это только наша кастрюля и заглядывать в неё посторонним не позволено.
Однажды у меня не осталось бумаги, так я готов был рисовать на собственном теле и вырывать лоскуты кожи, раздавая их каждому, покидающему сектор. Это были ужасные 28 дней — я словно, так и не найдя, снова лишился Ивис. Лишился даже возможности изображать её…
Едва обзаведясь бумагой, я принялся творить, как безумный. Я множил её изображения, и, готов поспорить, она сама не видела себя столько раз в зеркале, сколько создал я в тот период её портретов. Я рисовал свою мечту. Да, именно так она должна выглядеть. Ни убавить ни прибавить. Да, я знаю точно, но что мне с этого знания, если мечта моя недостижима?
— Если увидишь, передай… — словно молитва.
— Если увидишь, передай… — словно губы не умели говорить ничего иного.
— Если увидишь, передай… — словно в мире вообще не существовало других слов.
* * *
Новый сектор поделился со мной очередным откровением: есть место в Таймере, где люди могут встретиться повторно.
Хранилище трупешников
