Таймер - Фёдор Михайлович Шилов
— А по вечерам мы садились в тесный круг, рассказывали истории, пели песни, играли в какие-нибудь сочинённые на ходу игры. Когда я уходил из сектора, то прощался с каждым. Частенько меня посылали сквозь сон отборной бранью, но были и те, кто желал моей рыжей голове «огневеть» ещё много-много циклов, они вставали с постелей и обнимали меня. «Ты одуванчик, — сказала мне однажды маленькая девочка, — станешь когда-то не рыжим, а седым, но не пугайся, семена одуванчика лёгкие, они умеют летать и находить своё заветное местечко». Теперь вот я жду, когда мой бенгальский огонь станет бросаться серебряными искрами вместо золотых и согревать то самое заветное место…
— Ты нашёл его? — я впервые прервал друга, хотя порой хотелось спросить, не пересохло ли у него в горле и не хочет ли он хлебнуть воды из фляги, предусмотрительно взятой с собой.
— Нашёл. Это место здесь. Жаль, что послезавтра мне снова нужно уезжать.
— Уже послезавтра…
Я протянул ему флягу. Мы выпили несколько глотков воды, чтобы смыть горечь произнесённых слов. Конечно, она не унялась от воды. Завтра предстоит разлука и теперь уж навсегда…
— А девушки, Шало? Была ли в твоей жизни такая Ивис?
Он покраснел и снова приложился к фляге.
— Эй, в Таймере не принято краснеть при разговорах о сексе! — я засмеялся, это стряхнуло с меня налёт сентиментальности, сменившись более привычным надменным ёрничанием. — Постой-ка, ты девственник ещё, что ли?
Шало пил.
— Шало! — я издевался как мог. — Это неслыханно! Ты! Видный, рослый, яркий и вдруг — девственник! В мире, где за сексом не приходится стоять в очереди, ты словно отовариваешься на каком-то другом складе!
— Смейся, смейся, — он завернул крышечку и поставил флягу рядом на лавочку, — только я поклялся…
— Ох уж эта твоя манера клясться, Шало! Будто эти клятвы хоть что-нибудь значат…
— А для тебя — не значат?
Я стушевался. Давно уже выбросил детские бредни из головы. Они и правда в Таймере не имели для меня веса. Разве что первое время после разлуки.
— Клятва — это мышечный рельеф души, — сказал друг, — я очень любил, когда попадал в секторах на тяжёлую физическую работу, хотя и не отличаюсь атлетическим телосложением. Обливаясь пóтом, не разгибая изнывающих коленей или затёкшей спины, изранив пальцы, ты продолжаешь идти и делать своё дело, подбадривая себя, загадывая какую-нибудь нелепость: вот осилишь ещё несколько метров с тяжёлой ношей, а за это Таймер наградит тебя новой интересной встречей. Взвалишь на плечи мешок и шагаешь: р-р-раз — крепнет твоя поступь и вера в себя, наливается мускулами давняя клятва. Жизнь будто провоцирует тебя, шепчет: брось мешок, он тяжел и неудобен. Да и клятва твоя не легче! Разделайся с обеими ношами. А ты шагаешь — дв-в-ва! И тр-р-ри! И дальше, дальше. Доносишь тяжесть и чувствуешь сладкую мышечную истому — заслуженный отдых. И знаешь, что нет никого сильнее тебя в этом мире, и клятва твоя это знает, мурчит — повезло ей с хозяином, не бросит. Свернётся клубком и дремлет, даже не подозревая, что стала только что гораздо сильнее.
— И кому ты поклялся на этот раз?
— Одной девчонке. Она была здесь в мои первые каникулы.
— В твои первые каникулы? — я вытаращил на него глаза. — Ты ненормальный? Тебе тогда было семь таймеровских циклов!
— Да, Пай, именно тогда. Она даже не смотрела в мою сторону, а я поклялся, что буду ждать её — всегда! Что буду ей верен.
— Ты ведь не знал тогда, что люди в Таймере не встречаются дважды?
— Знал.
Я положил руку ему на плечо и с деланым волнением заглянул в глаза:
— Скажи мне, Шало, а то я начинаю переживать: ты хотя бы дрочишь?
Он прыснул. Он всегда смеялся так, будто ожидал подвоха, удара под дых или пощёчины, болезненной колкости вместо безобидного подтрунивания, но потом облегчённо вздыхал и расплывался в улыбке, словно благодаря какие-то высшие силы за то, что можно без опаски рассмеяться.
— Ты истинный сын Таймера, — сказал он, отсмеявшись, — мы давно не виделись, жили со знанием, что вообще больше никогда не должны встретиться, а тебя заботит, дрочу ли я…
— Прости, — серьёзно ответил я, — просто мне пока не понятно, как разговаривать с человеком, которого вижу не впервые… Надеюсь, я не обидел тебя, Шало?
— Ничуть, да и вообще, Пай, обида — это способ установить границы, дать понять человеку, что он задел болевую точку. Мне хватает для этого слов: «Не делай так больше». Но я и этого не говорю, а просто задумываюсь: что и почему вызвало дискомфорт? Сами слова? Или слова, произнесённые конкретным человеком? Или слова, прозвучавшие в определённое время? И кто виноват в моей обиде: я, слова, человек или время? Если бы зацепившее меня слово произнёс кто-то другой, стал бы я обижаться? Почему вчера я бы пропустил дурацкую остроту мимо ушей, а сегодня она меня задела? Обиды они все здесь, — он постучал себя по лбу, — в голове! Не станешь же обижаться, скажем, на камень, вылетевший из-под колёс вагона? И на сам поезд не станешь, ведь он не виноват, что так проложен его путь. А на слова почему-то обижаемся. Хотя действительно стоит быть осторожнее и не ходить там, где из-под колёс поездов вылетают камни. Когда рассуждаешь в таком ключе, горечь от чужих высказываний исчезает. С тобой другое, Пай. На тебя я не умею ни обижаться, ни сердиться. Конечно, это делает меня гораздо уязвимее, и всё же — что бы ты ни творил, я смогу это принять. Так было и так есть — крепко, твёрдо, незыблемо.
— Очередная клятва? — фыркнул я.
— Если хочешь.
— Если вдуматься, твоя верность и отзывчивость — это, наверное, не так уж и плохо…
— Не для Таймера, Пай! В секторах я никому и никогда не клялся ни в какой верности. Только тебе и той девчонке. Иначе я бы давно превратился в перемолотый жмых (бесконечные обязательства меня истощили бы) или в трепло, готовое твердить о любви кому угодно, лишь бы услышать ответное признание.
— А тебе непременно нужна любовь?
— А тебе нет?
— Нет, мне хватает секса. Быстрого, стремительного, необременительного, без всяких надуманных глупостей, верности твоей изматывающей.
— Думаешь, таймеровский секс — это что-то другое? Та же попытка быть с кем угодно, лишь бы не погрязнуть в мыслях, что ты никому не нужен. Люди готовы быть использованными, лишь бы не чувствовать себя брошенными.
— Хорошо быть тобой, Шало. Всё-то у тебя по полочкам.
— Хорошо быть собой, Пай. Хотя и
