Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

— Что бы там ни было, по крайней мере, не делай глупостей сгоряча, — прошептал я в смешанных чувствах. — Мне будет тяжело, если ты погубишь себя на моих глазах.

— Даже если я погублю себя, Димитрис — я сделаю это не зря, — ответил парень, не согласившись поставить в разговоре многоточие.

Некоторое время мы стояли молча. Мой глаз и голова от переживаний разболелись так, что силуэт Коллинза перед глазами начал расплываться, а мозг отказывался подбрасывать на язык подходящие реплики. Парень смущенно переступал с ноги на ногу, кажется, желая сказать еще что-то, но не решаясь.

— Пожалуй, я пойду, — наконец выдавил он из себя.

И, не дождавшись ответа, быстро начал спускаться по лестнице вниз.

— Береги себя, — проговорил я ему вслед.

Расставание с Питером на этой странной ноте посеяло во мне смятение. Беседа оставила на душе неприятный осадок. И я не мог понять, что расстроило меня сильнее — неудача в попытке отговорить товарища от сумасбродного поступка, или его слова о моем компромиссе с совестью.

Спустившись в бар и отмахнувшись от засидевшихся за стойкой пьяного Джеронимо и трезвого Илая, по обыкновению ломающих копья в дискуссии на тему христианства, я попросил у Миро стакан воды, и угрюмо произнес:

— Я беру свои слова обратно. Когда сюда снова заявится эта писака — пусть Рэй вышвырнет ее вон.

— Как скажешь, Димитрис, — не стал спорить Миро, хмыкнув при виде моей раздраженной физиономии.

— Забудь, что я сказал это, — произнес я меньше чем через минуту, осушив стакан воды. — Это надо было сделать раньше. Теперь уже слишком поздно.

— Она что-то натворила?

— Долго рассказывать. Может быть, все еще обойдется.

— Что ж, смотри сам. Я, конечно, не слишком сильно хотел бы связываться с журналистами. Помнишь, как в марте кто-то натравил на нас инспекцию по правам потребителей? Если такое произойдет еще раз, мы с тобой отдадим последние штаны, чтобы заведение не закрыли, братец. Но если она доставляет тебе неприятности — клянусь, я не стану с ней церемониться, и будь что будет.

— Нет, нет, не стоит, — махнул рукой я, тяжко вздохнув. — Проклятье! Ну и денек сегодня.

— Не говори, — согласился Миро, бросив взгляд на пару поломанных столов, которые Рэй уже успел оттащить в сторону.

— Пожалуй, пойду на боковую, — зевнув, решил я.

— Может, заночуешь на этот раз здесь? Твое хозяйство за одну ночь не пропадет.

— Ну уж нет. Мне не так далеко ехать. И не для того я заплатил прорву денег за это чертово жилье, чтобы оно теперь стояло пустым. Кроме того, от работы меня отстранили. Так что могу проваляться завтра хоть до полудня.

— Не унывай, братишка. Когда снова наведаешься? У вас следующее собрание в субботу?

— Да, как и планировали. Привет Шаи и Элли.

— Тебе от них тоже. Береги себя.

— Бывай.

§ 86

Троллейбусы ходили по маршрутам № 43 и № 44 до двух часов ночи, но интервалы между ними к позднему времени увеличивались. Я простоял на остановке минут десять, слушая лай собак в темноте, постукивая тростью о бровку и глядя на затянутое смогом ночное небо. После того как я пропустил 44-ый, который был теперь мне не нужен, наконец прибыл троллейбус № 43. Я с трудом втиснулся в салон, переполненный работягами, которые возвращались из Кузни, и за пятнадцать минут добрался до станции вакуумного поезда «Олимпия-ист».

Олимпия — один из районов с бюджетным жильем, выросших на Социальной линии, на границе между благополучным Анклавом и гетто Малая Африка, во второй половине 80-ых, когда власти Сиднея задекларировали изменение своей политики в отношении социальной сегрегации. Это был своего рода гибрид между «зеленой» и «желтой» зонами. Он был все же недостаточно благоустроен, чтобы здесь селились «коренные» сиднейцы, как называли себя ранние переселенцы 60-ых, которые к середине 90-ых искренне уже считали себя хозяевами и возмущались засилью «понаехавших». Однако этот район не шёл ни в какое сравнение с гетто, хотя бы даже из-за полноценной озоногенерации, бесперебойного водоснабжения и нормальной плотности населения.

Район населяли порядка 200 тысяч человек, 40 тысяч из которых обитали в микрорайоне «Олимпия-ист», прилегающем к Малой Африке, который славился своими многоярусными таунхаусами. Здешнее население являло собой сборную солянку: тут селились и поздние иммигранты, которые накопили средств, чтобы выбраться из трущоб, и «коренные», жизнь которых пошла под откос, так что жизнь в полноценной «зеленой» зоне была им больше не по карману.

Я вышел из автобуса на оживленной даже в это время остановке, расположенной на вершине транспортной развязки, где автобусы тормозили один за другим каждые несколько секунд. Выбравшись из салона, я откололся от потока пассажиров, который несся на остановку вакуумного поезда. Вместе с менее плотным потоком людей я преодолел несколько надземных и подземных переходов и лестниц, прежде чем оказался внизу, на твердой земле, а точнее, асфальте. «Ваш собственный кусок земли!» — жизнерадостно гласил слоган на голографическом биллборде, на котором улыбающийся мужчина сажал в саду дерево, а вокруг него носился, виляя хвостом, лабрадор. Минут пять ходьбы — и объект этой самой рекламы предстал прямо перед глазами.

— Дом, милый дом, — вздохнув, прошептал я.

«Олимпия-ист» состояла из сорока жилых комплексов, похожих, как близнецы, к которым вскоре предстояло добавиться еще десяти, находящимся в активной стадии строительства. Каждый комплекс представлял собой огромный п-образный металлический каркас в десять ярусов общей высотой триста пятьдесят футов. На каждый ярус были плотно нанизаны одноэтажные жилые домики, плоские крыши которых венчали солнечные батареи. В комплекте с домиком шел крошечный двор: по полтора ярда до соседского забора; ярда три сзади — до заднего забора, за которым комплекс заканчивался; четыре ярда перед фасадом — до фронтального забора. Передний дворик был разделен на две половинки: одна была асфальтирована и могла служить парковкой для электрокара; вторая являла собой клочок привозной земли глубиной в пять футов, закопавшись в которую можно было звякнуть лопатой о металлический остов яруса. Такой же клочок земли находился на крошечном заднем дворе. В пятнадцати футах над крышами домиков нависал верхний ярус. По краю яруса проходила автомобильная подъездная дорога и пешеходный тротуар. Пешеходы могли перемещаться между ярусами на лифтах или по металлическим лестничкам, автомобили имели возможность ездить по крутой серпантиновой дороге.

Отдел продаж «Олимпии-ист» не скупился на лозунги, чтобы заставить покупателей выложить огромные деньги за таунхаусы. Помимо «собственной земли», многие рекламные слоганы обещали жильцам «солнечные ванны каждый день». И авторы этой рекламы определенно проконсультировались с юристами, чтобы никто не смог засудить их за обман потребителей. Конструкция действительно была спроектирована так, что каждый домик получал хотя бы крошечную суточную порцию света. Однако порция была тем меньше, чем ниже расположен ярус. Лишь счастливые жители самого верхнего яруса купались в солнечном свете — из-за этой роскоши застройщик разместил там вдвое меньше домов вдвое большего размера, каждый из которых стоил впятеро дороже обыкновенного. По странному стечению обстоятельств, практически во всех рекламных материалах использовал именно виды десятого яруса.

Изначальной задумкой архитекторов «Олимпии-ист» было придать своим уродливым громоздким конструкциям вид уютных коттеджных городков, в которых люди так любили жить в Старом мире. Однако в их распоряжении было так мало пространства, что эта амбициозная затея оказалась трудновыполнимой. Кирпичные коробки, стоящие на металлических подставках высоко над землей, даже несмотря на свежую краску веселых цветов, не были похожи на полноценные дома, а насыпанная перед ними грудка земли могла называться земельным участок лишь очень условно. Однако никто в Сиднее не имел собственного дома, стоящего особняком на собственном земельном участке, не считая богачей и сильных мира сего, живущих в нескольких закрытых кварталах для элиты. Поэтому таунхаусы были для современных сиднейцев примерно тем же, чем для их предков были большие виллы. Что же касается выходцев из фавел, таких как Малая Африка, Новый Бомбей или Узкоглазое гетто, то для них «Олимпия-ист» вообще казалась пределом мечтаний.