Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир

— При чем здесь вообще государство, сэр? Несколько мерзавцев, устроивших по своей прихоти холокост — это не государство. Я ведь не осуждаю саму войну с евразами! Мы воевали за правое дело, без сомнений. Но способы, которые использовались, вся эта наркота… это, черт возьми, неправильно!

Я почувствовал, как снова начинаю выходить из себя.

— Да, черт возьми, это было неправильно, Питер! Я это прекрасно знаю! И что теперь?! Пойми ты, дело тут вовсе не в «нескольких мерзавцах», и не в их «прихоти»! Такие решения принимаются на очень высоком уровне. Самом высоком! Власти посчитали, что память обо всем этом кошмаре должна быть похоронена навсегда. Страницы, способные посеять смуту, вырезали из истории. Ты не можешь собирать эти страницы из обрывков!

— Почему же? — с истинно подростковым упрямством вскричал Питер.

— Потому, что если ты вознамеришься совершить какую-нибудь глупость, спецслужбы мгновенно сотрут тебя с лица земли, — прямо ответил ему я, посмотрев в глаза.

Не выдержав моего взгляда, парень опустил глаза. А я продолжил:

— Быть может, даже этот наш разговор кто-то слышит. И уж точно кто-то слышал те, что ты вел со своей возлюбленной «диссиденткой». Если она подставная — ее, конечно же, прослушивают. Если не подставная — тем более прослушивают. Ты что, совсем ничего не понимаешь?! Если эти люди не поймут, что ты просто пошутил, и решат, что ты представляешь угрозу — они расправятся с тобой в мгновение ока.

— Значит, ты считаешь, что это правильно — бояться и молчать? — с болью и негодованием спросил у меня Питер. — Я ведь не противник власти. Я поддерживаю Содружество. Уважаю Протектора. Я лишь хочу, чтобы преступники были заслуженно наказаны. Джека приговорят к пожизненному заключению за то, что он совершил убийство под наркотой. А офицер, который сделал из него наркомана, настоящий виновник этого убийства, просто продолжит служить, с незапятнанной репутацией. Как можно жить в мире, в котором происходят такие вещи, и молчать о них?

Я не нашелся что ответить.

— Знаешь, я думал и о других вариантах. Думал о том, чтобы написать в военную прокуратуру. Министру. Даже Протектору. Но неужели никто до сих пор не писал?! Я уверен, что писали, и не раз. Но я не слышал, чтобы кого-то из подонков отстранили с должностей или тем более отдали под суд. Фи говорит, что за все эти годы наказали лишь пару «шестерок», на которых решили повесить всех собак. А что самое худшее — наше-то доброе имя никто не восстановил! Люди смотрят на нас, как на чокнутых и опасных торчков. Разве мы принесли недостаточно жертв, пройдя через войну? Разве не заслужили хоть капли уважения?!

— Наши жертвы велики, Питер. Попробуй просто гордиться этим. Ты знаешь, как многое ты сделал. Я это знаю. Гэри знает. Илай знает. Джеронимо знает. Все наши ребята это знают. Попробуй довольствоваться этим. Смотри в будущее, а на прошлом поставь крест. Знаю, это тяжело. Но иного не дано. Все, что нам остается — это победить себя, и помочь другим победить себя, чтобы мы смогли жить в мире, сохраненном такими жертвами, наравне с другими. Тебя возмущает дискриминация? С ней бороться никто не запрещает. Я каждый раз подаю иски и пишу жалобы, когда какой-нибудь педераст незаконно увольняет меня с работы. Уверяю тебя, Питер — если бы побольше наших слезли с иглы и отдались бы упорному труду, то совместными усилиями мы бы быстро продавили стену отторжения, и заставили бы считаться с нашими правами.

— Ты правда так думаешь, Димитрис? Или говоришь это просто для того, чтобы отговорить меня от более решительных действий? — засомневался парень. — Мне вот кажется, что эти методы себя изжили. Нужно прибегнуть к чему-нибудь более действенному.

— Тебе там кажется, или так кажется Фи и ее друзьям, которые втянули тебя в это?

— Фи говорит мне лишь то, что думает. Как и ты. Просто в этом случае я согласен с ней, а не с тобой.

— Это точно не из-за того, что ты с ней спишь?

— Напрасно ты иронизируешь, Димитрис. Это здесь не при чем. Даже если у меня и есть к ней чувства, это не отменяет того, что она права. Нужно быть решительным, не бояться бороться!

— Питер, ты смотришь новости? На дворе июнь 95-го! Все только и делают, что борются с кем-то или с чем-то. Консорциум борется с Патриджем. Элмор борется с Патриджем. Бедняки борются с богатыми. Молодчики, которые разукрашивают стены этими дурацкими символами, борются со всеми. Я сегодня проходил мимо очередной демонстрации на площади Возрождения и видел там множество горячих голов, которым не хватает только подстрекателя, чтобы они пошли громить что-нибудь. Каждый месяц какой-нибудь дебил, искренне верящий, что борется против угнетения и несправедливости, или за истинную веру, подрывает себя вместе с десятком ни в чем не виноватых прохожих, чтобы побольше людей услышали его призыв. Глядя на все это, тебе, случайно, не кажется, что бороться с несправедливостью нужно лишь в пределах правового поля?

— Это подмена понятий! — раздраженно ответил парень. — Фи объяснила мне этот трюк, и я не клюну больше на эту удочку. Конечно же, властям выгодно, чтобы каждый, кто с ними в чем-то не согласен, считался преступником, и они пытаются подвести их всех под одну гребенку! Но терроризм — это одно, а рассказать людям правду — совсем другое. Может быть, ты думаешь иначе из-за того, что ты бывший полицейский?

— Что тут скажешь? За этот месяц ты здорово поднаторел в софистике, Коллинз, — вздохнув, произнес я.

— Я не знаю что значит это слово, капитан. Я не пытаюсь строить из себя умника. Но некоторые вещи так очевидны, что не нужно иметь докторскую степень, чтобы увидеть их.

— Иногда они лишь кажутся очевидными.

— А может, иногда они лишь кажутся неочевидными?

— Это начинает превращаться в бессмысленный спор, Питер.

— Вижу, — признал он, неловко ерзая на месте.

Некоторое время он, после колебания выдал:

— Знаешь, Димитрис, прости, но я разочарован тем, что услышал от тебя.

— Жаль, что я тебя разочаровал, — спокойно пожал плечами я.

— Нет, дело не в тебе! — поспешно исправился Питер, и его взгляд сделался виноватым. — Ты спас мне жизнь. Дважды! Я всегда был и всегда буду благодарен тебе за то, что ты для меня сделал. Я никогда о тебе и слова кривого не скажу, а если услышу от кого-то — разобью хлебало. Прости, если я был с тобой груб.

— Забудь об этом. Всех нас иногда захлестывают эмоции.

— Фи настаивала на том, чтобы я ни с кем не делился своими планами. Но я был уверен, что такой смелый человек, как ты, поддержит меня. Надеялся даже, что ты, может быть, пойдешь вместе со мной. Вместе с тобой это было бы намного легче. У тебя намного лучше это получилось бы, и… Проклятье. Забудь. Теперь я понимаю, что Фи была права, а я идиот. Не следовало затевать этот разговор.

— Нет. Ты поступил правильно, что пришел ко мне.

— Ты говоришь так лишь потому, что получил шанс отговорить меня. Но я пришел не для этого.

— А я все-таки попробую. Ты говорил о смелости, Питер. Но смелость — не единственная и не главная добродетель человека. Радикальные решения всегда привлекательнее, чем компромиссы. Но если вдуматься, если всмотреться в историю, то ты поймешь, что радикальные решения почти никогда не приводят к созиданию — только к разрушению. Я прекрасно понимаю все, о чем ты говоришь. Все чувства, которые тебя одолевают, знакомы и мне. Но прошу тебя — измени свое решение. Не гробь свою жизнь.

— Нет. Нет, Димитрис, — покачал головой парень. — Быть может, ты и прав, что считаешь меня дураком и безумцем. Может, ты поступил более мудро, пойдя на компромисс со своей совестью. Но я так не хочу.

Эти слова парня неожиданно кольнули меня больнее, чем все, что было сказано ранее. Внезапно я осознал, что так увлекся внушением ему своей точки зрения и разубеждением в его заблуждениях, что утратил способность к внутренней самокритике. Но что, если это Питер, а не я, глаголет истину? Что, если я пытаюсь обмануть самого себя?