Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
— С ним тебе придётся воевать, — честно заявил Дмитрий Шуйский. — Он из Коломенского не уйдёт, а царь в безумии своём не желает распускать его войско. Ведь после ухода татар из-под Серпухова, ему не на что более опереться, кроме Мишиного войска.
— Выходит, нам нет никакого толку от тебя и челобитья неких московских бояр, — отмахнулся король. — Тем более что я не признаю царём твоего брата, но иду восстанавливать на вашем престоле истинного правителя. Сына царевича Дмитрия, что дважды чудом избежал гибели, однако рок всё же настиг его, к моему глубочайшему сожалению. Кланяйтесь не мне, но Иоанну Димитриевичу, внуку тирана, но сыну польской шляхтянки, что стала вашей царицей.
— Ежели ты сына своего более не прочишь нам в цари, — кивнул князь Дмитрий, — так поклонимся и Иоанну Дмитриевичу, коли покажешь его нам, государь польский да литовский.
Требование, конечно, наглое, однако уместное. Конечно, Сигизмунд мог попросту выгнать наглеца, решившего чего-то требовать от короля, однако он понимал, что без лояльности местной так называемой аристократии, которая недалеко ушла от монгольских мурз, он не сумеет контролировать эти земли. Так что пришлось отвечать, подавив первый порыв обругать дерзкого московита и прогнать его прочь из своего шатра.
— Как только ваша царица благополучно разрешится от бремени, — осторожно подбирая слова, ответил король, — мы предъявим её сына вам, чтобы вы могли принести ему присягу, как истинному правителю государства.
Дмитрий Шуйский ничего не ответил Сигизмунду. Тот, наверное, и сам знает, что пока Земский собор не признает царя, будь он хоть чьим сыном или внуком, настоящим царём для земли русской он не станет. Из-за спешно собранного из абы кого собора и была шаткой власть старшего брата князя Дмитрия, что понимал и сам он и царь Василий.
На этом аудиенция была закончена и московитский князь покинул шатёр. Ну а король тут же объявил воинскую раду. Пора решать как разбить князя Скопина-Шуйского. Теперь всем в королевской армии стало ясно, как только тот потерпит поражение власть царя Василия падёт, раз уж его младший брат сам приехал к королю на поклон от московского боярства.
* * *
Утро началось с орудийной пальбы. Артиллерию с собой Сигизмунд притащил из-под Смоленска и тут же принялся обстреливать из пушек возведённые Хованским малые крепостцы и засеки. Князь по моему приказу основательно перерыл местность, понатыкав всюду малых крепостей с засеками, которые сейчас азартно расстреливали вражеские пушкари. Вот только в большей части этих укреплений людей не было вовсе, в других же только наблюдатели из дворян и детей боярских, которые после первых же залпов поспешили заскочить в седло и вернуться в большой стан — настоящий гуляй-город, возведённый на околице Коломенского всё тем же князем Хованским.
— Жигимонт пока делает ровно то, что нам нужно, — заявил я на первом военном совете, собранном после подхода всех сил вражеской армии и начала обстрела наших передовых крепостиц. — Как только он разнесёт все малые крепости и засеки и начнёт стрелять по гуляй-городу, мы выйдем в поле.
— Разумно ли это? — в очередной раз усомнился Хованский. — Тяжко бить ляха в поле, даже с опорой на гуляй-город.
— Били уже, — осадил его я. — И надо успех развивать. Бояться врага — это уже проиграть. А мы пока ляха боимся, — в этом я мог честно признаться самому себе.
Предстоящее сражение пугало меня едва ли не сильнее смоленского. Тогда я ещё смог обвести врагов вокруг пальца, они купились практически на все мои трюки, какие я сумел выдумать. Вот только теперь, наученные горьким опытом поражений, враги будут осторожней и больше не станут полагаться на всесокрушающий таранный удар гусарии. Или по крайней мере нанесут его только тогда, когда мне нечего ему будет противопоставить.
— У нас будет опора кроме гуляй-города, — напомнил князь Елецкий. — Вряд ли Жигимонт разнесёт все крепостцы, а уж засеки посоха быстро поставит заново.
— Посоху уже распускать пора, — напомнил Хованский. — Урожай на носу, руки на полях нужны, иначе на тот год годуновский голод нам вспомнится.
Посошную рать, собранную из крестьян, и правда давно уже распускать по домам. Война не их дело, им надо сеять да хлеб собирать, я и так оторвал их от работы на всю весну и лето. Однако в пору сбора урожая каждая пара рук на счету, иначе хлеб может погибнуть на пашне. Прямо как в стихотворении Некрасова «Несжатая полоса», хотя там и про позднюю осень. Сентябрь ещё можно потерпеть, но после уже нужно отпускать хлеборобов, чтобы и правда не оказаться перед угрозой голода.
— Разобьём Жигимонта и посоха не нужна будет, — ответил я. — Да и дворян с детьми боярскими по поместьям отпущу, у кого они остались. Но не прежде чем ляха с земли русской прогоним.
— А ну как он засядет тут, как под Смоленском, — заявил Хованский. — Тогда как быть?
— Надолго Жигимонтова войска не хватит, — покачал головой я. — У него самого времени не слишком много в запасе. И так, верно, должен всем, кому только можно, войну-то на свой кошт ведёт. Потому не может он долго сидеть здесь, ударит всей силой, как только мы в поле выйдем.
— А ну как не ударит? — настаивал Хованский.
— Тогда мы на него ударим, — решительно ответил я. — А конница в обороне не слишком хороша.
— У него там стрельцы Трубецкого, — напомнил на сей раз князь Елецкий, — да немецкая пехота, которую отпустили у Смоленска, да казаки Заруцкого. Есть кем оборониться.
— Думаешь, он им так уж доверяет? — спросил я. — Поло́жится на них в обороне своего стана?
Вот тут князь мне не ответил, понимал, что вчерашним людям калужского вора веры нет и быть не может. Тем более в таком деле как оборона.
— Он их скорее на нас двинет в первых рядах, — предположил я. — Подопрёт теми же наёмниками для верности и отправит против нас на убой. Их-то не жаль.
— А пойдут они? — задумчиво поинтересовался Валуев. — Ведь на пушки идти это мужество нужно, а когда незнамо за что воюешь, откуда ему взяться.
— Так когда в спину немец пикой да алебардой толкает, куда побежишь, — усмехнулся Хованский.
— Кого бы ни послали, нам их побить надо, — отмахнулся я. — Да и не они главная сила ляхов.
Кто именно говорить нужды не было — и так все знали.
— А кто будет с гусары драться в поле? — задал вопрос обычно молчавший Делагарди.
Он уже довольно хорошо говорил по-русски, однако в последнее время предпочитал отмалчиваться. Как и я, наёмным генерал понимал, очень скоро он станет врагом для всех нас, и потому задал сейчас насущный вопрос. И если я собираюсь подставить под удар гусарии его людей, Делагарди может запросто отказаться выводить солдат из гуляй-города. Только из уважения ко мне, он задаёт этот вопрос, чтобы всё стало ясно сейчас, хотя мог бы просто не выполнить приказ во время сражения. Так было бы лучше для него и его короля, но нам сулило почти верный разгром.
— Твои немцы вместе со стрельцами и солдатами нового строя, — ответил я, глядя прямо в глаза своему другу. — Больше некому останавливать гусар. Как и уговорились, часть стрельцов вместе с малым нарядом запрутся в оставшихся крепостцах да на засеках засядут, в поле же тебе с солдатами нового строя воевать. Даже своих пищальников по возможности в укрепления сажай, там они целее будут.
— Пикинер на войне погибает первым, — кивнул Делагарди, — такова его тяжкая доля. А конница?
— Я ей сам командовать стану, — сказал я. — Когда надо будет, тогда и ударим, это уж как бой пойдёт.
Делагарди снова кивнул, но ничего говорить не стал. Из-за этого в моём шатре повисла гнетущая тишина и военный совет закончился сам собой. Я отпустил воевод, и сам вышел наружу, поглядеть, как работает ляшская артиллерия.
Из Можайска войско выступило на следующий день после смотра. Всё к этому было готово, лишь сотенные головы ворчали, что в поход идём, а денег даже не обещают. Делагарди тоже намекал на выплату, однако от него и выборных от наёмников удалось отделаться обещанием большей доли в богатой добыче, что возьмём после поражения ляхов. В мою счастливую звезду верили, чем я беззастенчиво пользоваться. Ничего другого-то не оставалось. Денег от царя не перепало ни копейки.
