Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
Когда же окладчики закончили свою работу, дьяки разрядного приказа переписали всё, скрупулёзно занеся в записи и все несогласия, высказанные дворянами и детьми боярскими в связи с работой окладчиков, вот тогда-то и началось нечто похожее на парад. Хотя бы немного.
Стрельцы выстроились по приказам. Поместные всадники замерли верхом длинными шеренгами. Наёмники стояли ровными квадратами пехоты, а их собственная конница заняла фланг. Отдельно встали солдаты нового строя, выглядевшие не лучшим образом в своих длиннополых кафтанах, свободных штанах и лаптях с онучами, даже пики не хуже чем у немецких наёмников не сильно исправляли общую картину. Однако я знал, что стоять они будут крепко, а что видном неказисты, так дайте только срок и из них сделают настоящих солдат. В конце концов, не форма делает солдата солдатом.
В последний раз оглядев всех, я отправился навстречу царю, который ехал из Москвы с громадной свитой. Были там и князья Иван с Дмитрием. Были едва не все бояре, многие из них надели брони и повесили на пояса сабли, будто собирались после смотра сразу же ехать с моим войском в Коломенское. С царём ехало прилично выборных дворян, охранявших его и свиту. Отряд достаточно сильный, что любой враг, окажись он так близко к Москве, не решился бы напасть на него. И не скажу, что царь перестраховывался, слишком уж хорошо помнил я нападение лисовчиков на наш обоз с казной.
Я встретил царский поезд на выезде из Можайска. Со мной ехали Делагарди, князь Елецкий и Михаил Бутурлин с Захарием Ляпуновым. Последним двум не по рангу было, вообще-то, встречать царя, но всё же воеводы, других у меня сейчас нет. Слишком уж многие полегли или отправились раны лечить после Клушина.
— Челом бью, государь, — приветствовал я ехавшего в открытом возке царя, — и прошу пожаловать. Войско готово к смотру.
— Садись со мной, — велел царь, — покажешь своё войско.
Пришлось перебраться в царёв возок, который основательно просел, когда я залезал в него. Всё же слишком уж я здоров для человека своего времени. Царь Василий, обладавший куда менее внушительным телосложением, наверное, даже пожалел, что пригласил меня к себе. Он просто терялся теперь на моём фоне.
Возок въехал в стан и возничий пустил коней медленным шагом, чтобы государь мог разглядеть моё войско во всех подробностях. Конечно же, первыми ему на глаза попались солдаты нового строя, и он обратил на них внимание.
— Оборванцы какие-то, — заметил ехавший верхом рядом с царёвым возком князь Дмитрий. — В лаптях воевать собрались что твоя посоха.
Несмотря на то, что первый ряд я выставил солдат в захваченных в осадных станах кирасах и шлемах немецких наёмников, выглядела эта часть войска не лучшим образом. Это я понимал не хуже других. Вот только на поле боя её князь Дмитрий не видел.
— Может и неказисты, — признал я, обращаясь к царю, — но дрались хорошо и стояли против немца крепко. А воевать и в лаптях можно.
Возок покатился мимо шведов и наёмников. На них царь смотрел почти с ненавистью, понимая, что денег платить им нет, а значит очень скоро они могут просто уйти и двинуть куда угодно, а по дороге вести себя так, словно идут по вражеской земле, предавая всё огню и мечу. Это вполне нормально для наёмников, которым не выплатили обещанного жалования, тут мне всё было ясно и без памяти князя Скопина.
Князь Дмитрий и тут, наверное, хотел ввернуть шпильку, но я опередил его.
— Служить они тебе, государь, будут верно, но недолго, — честно сказал я. — Потому надо или распускать их или в дело вести. Пока у наёмников есть надежда на добычу, они будут драться.
Царь пока молчал, и молчание его мне совершенно не нравилось. Ещё вчера на новогоднем пиру мне казалось, что дело в шляпе, и сегодня надо будет только закрепить успех. Но не тут то было. Царственный дядюшка мой снова начал сомневаться, что, видимо, было свойственно его натуре. Да и без князя Дмитрия тут явно не обошлось. Надо было подать знак на пиру Екатерине Григорьевне, жене его, чтобы должок свой передо мной вспомнила. Слишком уж сильно гадит князь Дмитрий, быть может, зажился он на этом свете.
Ледяные, стальные мысли эти как будто не мне принадлежали, а князю Скопину, тому, что осталось от него. Вот только не могу сказать, что не был с ним согласен. Князь Дмитрий Шуйский из собственных шкурных интересов, тянул старшего брата, а с ним и всё государство на дно. Он был врагом, теперь уже без сомнений, а с врагами разговор в семнадцатом веке короткий. Если саблей не дотянуться, то и другие средства хороши, был бы к ним доступ. Вот только вряд ли выйдет в ближайшее время навестить куму, а надо бы, ох надо. Ну да что уж теперь…
Когда ехали вдоль рядов конных дворянских сотен, даже князю Дмитрию нечего было сказать. Вперёд, конечно же, выставили лучших — в трофейных гусарских бронях, кое у кого чиненных после Клушина, но в Можайске, да до того в Смоленске, их подлатали как следует. Все верхом на кровных жеребцах, тоже трофейных. У многих и сёдла с уздечками да прочим конским прибором были гусарские.
— Ну чисто ляхи, — всё же нашёл что сказать князь Дмитрий, но прозвучало как-то жалко.
Наверное, он и сам понял, и не стал развивать мысль, предпочтя замолчать. Я тоже промолчал, чтобы не портить эффекта от оплошности царёва брата.
Стрельцы тоже радовали стройными рядами, начищенным оружием и сверкающими ремнями да сапогами. Конечно же, впереди снова стояли лучшие, тех, у кого с прибором было не всё порядке, убрали подальше с царёвых глаз. Благо построение было достаточно глубоким и вполне позволяло это сделать.
— Ну что скажешь, государь? — спросил я у царя, когда возок проехал последние ряды стрельцов. — Видел ты моё войско, что ему прикажешь?
— Войско твоё Жигимонта остановит, — высказался царь, жестом остановив князя Дмитрия, который уже хотел сунуться вперёд него, — да только скажи мне как на духу, что после будешь с ним делать?
— Ежели победа наша будет, — осторожно ответил я, — пойду воевать, куда прикажешь. Ежели нет, так на новогоднем пиру ты мне сам, государь, сказал, что не жить нам тогда. Голова моя под Коломенским останется, коли поражение потерпим и Жигимонта не остановим.
— Ну а коли после победы со свеем, другом твоим, воевать придётся? — прищурился царь.
— Буду, — решительно заявил я. — Пускай и друг мне Якоб Понтуссович, а коли его король вероломство учинит, то скрестим с ним сабли, куда же деваться. У него свой король и своя Отчизна, у меня — свой царь, ты, государь, и Отчизна, которая мне превыше жизни, своя.
Ни меня ни царя Василия ничуть не смущало, что Делагарди ехал недалеко от возка и вполне мог слышать наш разговор, хотя говорили мы не особо громко, но и не шептали друг другу на ухо.
— Не подводил ты меня прежде, Михаил, — произнёс царь, — надеюсь, и нынче не поведёшь. Бери войско и занимай Коломенское. Останови там Жигимонта, да так побей его, чтобы путь забыл в землю русскую, а не как под Смоленском вышло.
— Оправдаю надежду твою, государь, — заявил я, — и на том крест целую тебе.
Я вынул из-под одежды нательный крестик и приложился к нему губами, подтверждая клятву. Не знаю уж, принято так было делать в семнадцатом веке или нет, но жест этот произвёл на царя впечатление. Да и на князя Дмитрия тоже.
— А чтобы тебе воевало спокойней, — добавил царственный дядюшка, — даю тебе всех рязанских людей, какие на Москве остались с воеводой их Прокопием Ляпуновым. Они нынче же к твоему войску присоединятся.
— Благодарю, государь, — машинально ответил я, уже думая, что это значит и чем может мне грозить.
Пока выходило, что вроде как и ничем, просто обезопасил себя царь Василий, убрав из Москвы потенциального смутьяна со всеми его людьми. Вот только слишком уж памятна была та клятая грамота, что прислал мне Прокопий. Ведь даже если он и отказался от своих планов подтолкнуть меня к перевороту, это ещё не значит, что об этом не станет нашёптывать царю князь Дмитрий. Ведь обязательно станет.
